Никто из тех, кто читал это одно из многих писем в газету, не могли и подумать, что оно всколыхнет страну и даже вызовет раскол на вершине власти, где до этого членам Политбюро за счет бесконечных уступок горбачевским фантазиям, удавалось сохранять необходимую сплоченность. Кроме этого ни один из соратников и не пытался составить ему какую-нибудь конкуренцию. Все они сразу и безоговорочно поверили в то, что на мостике партийно-государственного корабля находится самый способный партийный деятель и верный коммунист. Они и представить не могли, что «капитан» может мечтать о разрушительной буре. И что девиз Горького «Пусть сильнее грянет буря», как признался он после партконференции, ему так близок. Прежде всего, в качестве испытания команды именуемой «партийная номенклатура». Не думая о том, что на корабле еще есть пассажиры, а среди них слабые, старики и дети. И буря таки грянула. Обсуждение статьи в коллективах предприятий и учреждений привели к забастовкам шахтеров, учителей и как следствие к новому витку повышения зарплат и росту инфляции.

В Москве проходил съезд колхозников. По давней традиции в его работе в полном составе участвовало Политбюро. В перерыве Горбачев пригласил всех собраться в комнате отдыха на чай. Перед этим он выступил перед делегатами с длинной речью и выглядел уставшим. Наверно поэтому был непривычно молчалив, и соратники из-за уважения к Генсеку переговаривались вполголоса. Обычных для такой обстановки анекдотов никто не травил. Но тут Горбачев вдруг оживился и говорит:

— Друзья, сегодня Раиса Максимовна рассказала мне сон: «Дворец съездов. Первым в президиум идет Иван Сусанин, за ним Горбачев, потом остальные. Сусанин подводит Горбачева к креслу председателя, а остальным говорит: «А с вами мы пойдем дальше». — Все засмеялись. Горбачев захохотал как-то истерически. С ним это случается все чаще.

— Я ее спрашиваю, к чему бы такой сон. Она ответила: «Не иначе к расколу в руководстве». А тут возня в газете с письмом какой-то фанатки Андреевой. За моей спиной пока я был с визитом в Югославии. Помните, маршала Жукова так сняли. Так вот, когда меня в стране не было, орган ЦК партии «Советская Россия» печатает материал по содержанию противоположный тому, что я сказал на недавнем Пленуме по молодежи. Я призывал не пичкать ее, как нас в свое время, классовой идеологией и не рисовать прошлое в розовых красках. А газета с автором, наоборот, возносят ценности сталинского социализма. И никто из Политбюро не возразил, не выступил, не пришел ко мне с вопросом, что же это делается? — Михаил посмотрел на Лигачева и продолжил, — Егор Кузьмич, действительно, что твориться? Прошу всех собраться после окончания заседания в помещении Секретариата для обсуждения ситуации и объяснения.

— Начнем с Воротникова. Газета ведь российская. Виталий Иванович, читал материал?

— Просматривал, письмо в духе времени, острое. А что, автор имеет право высказаться. Теперь у нас свобода. Цензуры нет. Но там есть главный редактор. Назначен на это место Центральным Комитетом партии. И должен думать что печатать, а что в корзину.

— Сам материал ты одобряешь или нет? Что-то я не пойму, — не отставал Горбачев, — ты на позиции ЦК или автора?

— Я не говорю, что материал безупречный, но на него многие обратили внимание. Говорят, что обсуждают в коллективах. Значит, затронуло людей, — продолжал вилять Воротников. В разговор, без приглашения Генсека, вступил Громыко. Ему можно. Он на особом положении. Ветеран и «венчал на царство» Горбачева.

— Письмо полемическое. Есть спорные и неверные положения. Так она практически отрицает сталинские репрессии. Видимо, ее семью они не затронули. Но если читатель заметил материал, значит, автор видит в нашей жизни то, что волнует многих. Таков закон жанра, — дипломатично завершил он. В этом же духе высказались Соломенцев, Лукьянов и Никонов. Уклончивая позиция однокашника по университету и давнишнего приятеля Анатолия Лукьянова особенно не понравилась, но Михаил комментировать ее не стал.

Решив, что пора дать слово тяжелой артиллерии, Горбачев обращается к Яковлеву:

— Что думаешь ты, Александр Николаевич?

— На самом деле, товарищи, это не письмо в газету, а добротно сделанная статья. Может в редакции, а может и в наших стенах. Настоящий антиперестроечный манифест. Самое неприятное, что его идеи явно разделяет часть членов Политбюро. Немало таких и в ЦК. Необходимо подготовить и дать в «Правде» ответ с подтверждением курса на перестройку, как генеральной линии партии.

Яковлева рьяно поддержали Рыжков, Шеварднадзе и Разумовский.

— Здесь ее готовили, это же видно, — вступил в разговор Иван Фролов, — материал поступил и ко мне, но я сообразил, откуда ветер… и печатать не стал. Думаю, ну не может какой-то доцент, так капитально разложить все по полочкам… в ЦК явно завелся крот? Это провокация с целью расколоть общество, да и ЦК тоже. А цель — вернуть страну в доперестроечное время.

— Бери, Иван, выше. Здесь удар прямой наводкой по Политбюро, — горячо поддержал главного редактора «Правды» Горбачев, — кто-то хочет «раскачать лодку» и посмотреть, как экипаж поведет себя. Егор Кузьмич, у тебя редактор Чикин с письмом Андреевой был?

— Да, показал это и еще несколько писем. Никто из авторов за красную линию не заходил…

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду разнузданность, которую теперь часто путают со свободой слова. «Огонек», «Московские новости», «Аргументы и факты» и другие так называемые демократические издания уже давно эту самую красную линию перешли. Кстати, добрались уже и до ЦК и до Вас Михаил Сергеевич. И я одобрил стремление Чикина дать для баланса мнений подборку трезвых взглядов.

— Подожди, ты что-то не то говоришь. Гласность, которую мы вводим, можно сказать насаждаем, никаких закрытых для критики зон не предполагает. И ЦК и Генеральный секретарь, все должны быть в равном положении. Что крутишь головой, разве не так?

— Вспомнил английский анекдот: лежит пьяный на тротуаре, подходит полисмен и говорит: джентльмен, освободите проход. Тот посылает его подальше. Полисмен повторяет: именем закона прошу. Тот опять посылает. Тогда полисмен говорит: в последний раз именем королевы приказываю освободить проход. Тот вмиг протрезвел, поднимается и, извиняясь, уходит.

— И как анекдот относится к нашему разговору? — С юмором у Генсека была напряженка.

— Извините, Михаил Сергеевич, когда говорят, что перед гласностью и критикой все равны, это лукавство, ни больше, ни меньше… Есть предел. И в Англии это королева. У нас — Генеральный секретарь. Непременным атрибутом верховной власти является ее сакральность, по-современному — легитимность. Партийная печать это самое острое оружие и инструмент партии власти, а она стал использоваться против нее. Например, поднимают на щит раскольника и разрушителя Ельцина. А некоторые члены высшего руководства партии заявляют, что «вор лучше фашиста». Когда и то и другое отвратительно. Посмотрите, кто вновь заговорил о тотальной десталинизации: бюрократы-воры, теневики-капиталисты и их подпевалы из интеллигенции. Даст такой «капиталист» денег на спектакль и режиссер сразу на его стороне. В Грузии теневик Айвазов имеет богатство большее, чем бюджет республики. Когда его прижали, он закричал, что это возврат к сталинизму. А газеты, в том числе партийные, стали писать о начале репрессий в отношении предприимчивых людей и что такие действия противоречат курсу Горбачева. Этому надо положить конец. Передергивание в печати фактов, идей с правдой ничего общего не имеет.