Наконец внизу захрустел руинный мусор, и наверх донеслись выкрики на немецком — два давешних дворовых хлопца забежали внутрь. Вот теперь Сергей толкнул балку. Он предполагал, что брус не упадет в одиночку, а потянет за собой рейки и, вероятно, часть паркета. Так и вышло. Только брус потянул за собой еще и ту часть пола, на которой стоял Пепел.

Рефлексы сработали — Сергей, почувствовав, как уходит из-под ног опора, сумел отбросить себя назад, ухватился пальцами за подоконник. Снизу сквозь грохот и треск донесся истошный крик — балка нашла жертву. А у Пепла соскальзывали пальцы. Он продержится разве несколько секунд. Сергей повертел головой, осмотрелся — есть ли внизу что-нибудь, способное смягчить удар? Наиболее подходящими показались остатки деревянной лестницы.

Сам себя благословив, Пепел оттолкнулся ногами от стены. Мимо лестницы пролететь было сложно, еще сложнее было уцепиться за что-нибудь. Пепел уцепился за столбик перил, съехал вниз и удержался за край ступеней. Теперь следовало подтянуться, забросить ноги и… Пепел увидел (а увидел, потому как сразу посмотрел в ту сторону) появившийся в оконном проеме силуэт. Оставшийся в живых немец, с испугу выскочивший наружу, просунул сейчас голову внутрь, крутил ею, высматривая преследуемого.

Оторвав одну руку, Пепел выхватил из-за пояса пистолет. А немец увидел зависшего на полуразрушенной лестнице человека, вскинул автомат. Дуэль получалась нечестная, но на честную рассчитывать не приходилось. Последний патрон покинул ствол, оставив после себя запах пороха. После чего Пепел выкинул бесполезный пистолет. Автоматная очередь завалившегося на спину противника ушла вверх, в стены.

Ободрав руки и джинсовую рубаху, Пепел спустился вниз. Обошел поверженных врагов и обзавелся автоматом, запасным рожком и двумя гранатами. Потом осторожно выглянул наружу и рассмотрел над балконом головы и стволы, положенные на верхний край перил.

Раздумывать было некогда, Сергей свинтил предохранительные колпачки у обеих гранат, резким движением извлек вытяжной шнур у первой гранаты. И тут же метнул. Так же поступил со второй гранатой. Оба яйцевидных снарядика попали на балкон. Первая граната покатилась по полу, по ней успел въехать носком ботинка Иоганн, она отскочила от перил и вернулась к Иоганну. Вторую поймала Матильда Доренкрафт, размахнулась, чтобы выкинуть… Запалы горели разное время и так совпало, что обе гранаты разорвались одновременно.

Пепел выглянул из укрытия и увидел, как трещина, которая снизу выглядела будто угольный рисунок молнии, ветвясь, разбегается и утолщается. Раздался треск, будто сломался в комеле великанский дуб, и балкон рухнул.

Когда все происходило, Лахузен находился в комнате, вызывая по мобильной связи внешние посты. Когда все произошло, он в сердцах он разбил телефон о стену. Андреас в это время стоял возле балконной двери, он успел заскочить в комнату и упасть на пол.

— Русская свинья! — закричал Оливер, который во время двойного взрыва находился вместе с Лахузеном, и, загнав в автомат полный рожок, двинулся к развороченному балконному проему.

Швейной машинкой прострекотала очередь, и Оливер, разбросав руки, рухнул на спину. Очередь после этого не смолкла, пули влетали со двора в окна и дверь, отбивая штукатурку с потолка. Андреас почти ползком подобрался к окну и, едва затихли выстрелы, поднялся, вскидывая помповое ружье. Но так и не выстрелил. Постоял, водя стволом, потом вернулся к Лахузену.

— Ушел, — Андреас вытащил мобильник. — Надо звонить Герту и Питеру. Он будет выбираться через ресторан.

— Они не отвечают, я звонил. Думаю, там уже полиция, им пришлось сдаться или отойти, — Лахузен сидел на полу, прислонившись спиной к кровати. — Это конец. Сейчас полиция нагрянет и сюда.

— Мы же должны что-то делать! — Андреас в возбуждении выхаживал по комнате.

— Бесполезно. У нас уже не осталось людей. Пока мы снова соберем силы, русский будет далеко. Мы проиграли, Андреас. — Отто фон Лахузен, казалось, постарел на десяток лет, сгорбилась его всегда прямая спина.

— Я все равно доберусь до него!

— А зачем? — Лахузен поднялся с пола, подобрал телефон. Тот несмотря на удар об стену работал — вот что значит немецкое качество. — Лопес снимет свой заказ. Лопес вообще не станет с нами больше иметь дело.

— Плевать на Лопеса! — Андреас бросил помповое ружье на кровать и стер с него отпечатки постельной накидкой. — Это дело чести! Пойдемте, герр Отто.

— Иди один, — устало махнул рукой Лахузен. — Поодиночке проще обойти полицию.

— Где мы встретимся?

— Я найду тебя.

Андреас внимательно посмотрел на шефа и, ничего больше не сказав, вышел из комнаты.

А Отто фон Лахузен, держа одной рукой телефон, достал другой рукой из плечевой кобуры свой верный «зауэр». Также честно поступили когда-то Геббельс и Гитлер. Надо уметь ставить точки в предложениях. Невозможно жить опозоренным. Да и жизнь, посвященная реваншу, теперь теряет смысл. Кто теперь станет иметь дело с их организацией после такого грандиозного провала!

Лахузен набрал номер «Канариса». Доложить он обязан. Доложить о том, что игра проиграна, и о том, что он, Отто фон Лахузен выходит из Большой Игры, выходит навсегда…

…Пепел в этот трагический для кого-то момент, просунув руку в форточку, опускал шпингалет на окне ресторанного туалета. Ресторан, из которого в гостиницу приносят еду, примыкал к отелю, но во внутренний дворик отеля выходило всего одно, закрашенное окно, — это Сергей тоже сумел установить еще вчера. Конечно, окнами туалетов обычно пользуются, чтобы незаметно улизнуть из заведения, однако не беда, если кто-то нарушит правило и поступит наоборот. Так кобра, если ее не преследуют, тихо уползает в щель.

Кое-какие события произойдут вскоре после того, как Пепел, послав ресторанного повара в нокаут, переоделся в его халат и колпак. После того, как, держа в двух руках над головой коробки с пиццами, Пепел пройдет мимо полицейских на набережную и сядет в лодку к скучающему гондольеру. Как гондольер высадит немого разносчика пицц, который будет изъясняться с ним жестами, а расплатится пиццами. События произойдут далеко от Венеции — в столице Германии, в берлинском предместье Шлахтензее на улице Бетацайле.

«Адмирал Канарис» (или по бундеспаспорту Ганс Цоккеброк) войдет в комнату к простуженной жене с дымящейся чашкой чая. Он даст выпить ей, свое верной спутнице, с которой прожил вместе почти тридцать лет, этого чая, зная, что она уйдет безболезненно, ничего не почувствовав. Затем уйдет он сам, выпив чашку такого же чая. А Германия останется. И когда-нибудь она все-таки возродится, не может не возродиться в четвертом непобедимом рейхе…

Эх, дороги…

Пыль да туман,

Холода, тревоги

Да степной бурьян.

Знать не можешь

Доли своей,