Она могла бы сделать это в первой половине дня, разумеется, но на океане проходят занятия по физической подготовке, и почти всегда там собираются толпы студентов. На стене торчат любители сделать фото на фоне океана, там просто очередь из девиц с рассвета до заката.

Полетать… хоть немного. Каждый порыв ветра, что стремится залететь в окно ванной комнаты, которое Би заняла, заставляет ее пальцы сжиматься, она еле держит себя в руках. Она хочет. Это. Сделать. Она не выспалась. Каждую ночь Рейв Хейз что‐то выдумывает. Он то прелюбодействует (один или с кем‐то – неизвестно), то до трех ночи делает что‐то страшно увеселительное. То злится до чертиков. То испытывает ослепляющую боль.

Сейчас, например, ему очень больно и немного – самую каплю – страшно. Это не тот страх, что Брайт хотела бы испытывать. Он какой‐то слишком обреченный, удушливый. Брайт нужно в небо! Срочно! Это зов на уровне инстинктов. В небе не будет Рейва Хейза, просто не должно быть! Если и там будет он, то она сиганет со скалы, и дело с концом.

– К черту!

Брайт Масон срывается вниз. Но не долетает до земли, подхваченная черным густым туманом трансформации. Тело меняется мгновенно, обрастает перьями, становится обтекаемым, легким. Воздух подхватывает его в один миг и уносит вверх, высоко над Траминером.

Так высоко, что Брайт наконец может пропеть птичью печальную песню, и пусть каждый – до кого ее донесет ветер – ощутит иссушающую тоску. Би не выбирает, куда лететь, обычно за нее решают инстинкты, она уже не может назвать себя человеком. Оборотни-перевертыши, дикари-волки, бреваланцы-птицы – они ощущают себя людьми в животных формах, а Брайт ощущает себя сиреной в человеческом теле. И вот теперь она свободна, счастлива – и кто такая, чтобы сопротивляться природе.

Боли Рейва Хейза больше нет в груди, и страха нет. Брайт свободна и может делать что захочет. Крылья несут к океану, ну конечно. Птица даже не планирует над водной гладью – входит в нее со всего маху, и, стоит клюву погрузиться в океанскую соль, лиловое пламя охватывает тело. Океан шипит, принимая нежданную гостью. Перья опадают. Крылья становятся гибкими руками, розовые кудри тонут в воде, укрывают обнаженное тело, будто мистический плащ. У сирены лицо Брайт Масон, только чуть более острые привлекательные черты. Ее глаза больше не розовые, они практически черные, зато кудри теперь парят, подобные морской багрянке. Тело почти то же, что у Брайт, но нечеловечески гибкое.

Сделав глубокий нырок до самого дна, рассеивая вокруг лиловый свет, Би показывается на поверхности, вытерев воду с лица и заправив волосы за уши. Она не может прогнать с лица сумасшедшую улыбку и срывается на смех. Океан – это прекрасно! Раньше она плавала только в море, но сила океана завораживает как ничто другое. Эйфория! Вот она. С безумным смехом Брайт снова ныряет, а потом набирает бешеную скорость и мчится под водой в глубину, прочь от берега. Ее снова влечет куда‐то, но это и прекрасно. Сирене виднее, что сейчас правильно. Главное, что нет боли, и страха, и мыслей о Рейве Хейзе, которого так много в ее жизни.

Сирена может думать о чем угодно. Почему бы не об Энграме Хардине? Он повадился таскать розы на длинных стеблях, и ими завалена вся комната. Жительницы Р-1 – 4 уже перевели все вазы и благоухают, будто работают флористками. Нет. Не екает.

А может, красавчик-декан? Кажется, Лю Пьюран и Мелона Ува на пару влюбились в него и теперь сидят на парах нейромодификации, как завороженные дурочки. Нет. Ничего.

Брайт выныривает и со счастливой улыбкой играет в догонялки с луной, что купается в Таннатском океане. А потом бьет по поверхности рукой и выныривает почти по пояс, так и замерев. Вода держит ее легко, Брайт может по ней даже ходить, если захочет. Она смотрит на свои розовые кудри, опутавшие тело мантией, и гладит их кончиками пальцев. Вот бы он увидел, как это красиво… Нет. Нет.

– Нет, дурочка. – Ее голос будто журчание воды, потусторонний, совсем не похож на человеческий. – Нет, нет, нет. Никакого Рейва Хейза. Мы не думаем о врагах!

И ныряет снова. Как хорошо… Как прекрасно. Сирена снова плывет куда‐то по своим сиреньим делам, скрывшись в глубине, пока над ней не нависает тень. Это лодка на поверхности? Брайт замирает, волосы медузами опутывают тело, парят в невесомости. Сирена смотрит вверх, отмахиваясь от надоедливых рыбок, признавших свою. Ее тянет наверх.

– Идти? – устало спрашивает она у одной из рыбок, и та испуганно улепетывает, а сирена смеется, разгоняя и остальных тоже. Потом набирает скорость, стремясь к лодке. – Алле-алле-алле-у-у! – поет сирена, выглянув на поверхность. Старая добрая песенка из легенд. – Я тебя, моряк, найду. – Она тянется к бортам лодки. – Будешь ты отныне мой… – продолжает сирена, подтягиваясь на руках, а потом резко отшатывается и отталкивает от себя лодку.

Нет, нет, нет… Нет же!

– Р-р-р-р! – трещит сирена. – Нет! Нет, я сказала!

– Почему я понимаю каждое твое слово? За что мне это, а, Масон?

За несколько часов до

Рейв наблюдает странную картину: Бэли Теран выходит из машины мэра Хейза, приглаживая волосы и оглядываясь по сторонам.

Время уже позднее, деревня почти пуста. Парни собираются на охоту, но, в общем‐то, не ждут никакого результата, потому что уже давно никто не видел никого на улицах. Летом постоянно можно встретить ночью нескольких иных, а осень и учебный год очистили улицы. Стерн Хейз может сколько угодно говорить, что иные должны бояться чистых истинных, но на деле иные сейчас боятся только не сдать зачеты в конце семестра.

– Теран? – Он удивленно вскидывает брови.

– Хейз, – фыркает она.

– Что ты делала в машине моего отца?

– Болтала с крестным. – Она закатывает глаза, огибает Рейва и идет вдоль по улице к своему дому.

Мэр Бовале Хейз – крестный Бэли Теран. Но они никогда не были особенно близки.

– Здравствуй, сын. – На губах отца широкая открытая улыбка, а Рейв удивляется, почему с клыков не капает яд. Отец высокий, крупный, по‐деловому привлекательный. Это у него не отнять.

– Здравствуй.

– Прогуляемся? Хотел выйти в океан. – Он кивает в сторону побережья, и Рейв пожимает плечами.

– Там парни хотели выйти на охоту…

– Тсс, потише, не кричи так, – улыбается отец.

– К чему все это? – Кажется, впервые за долгие годы Рейв спрашивает о чем‐то действительно важном.

– Мы уже обсуждали столько раз…

– Нет, не то. К чему этот фарс? Зачем нам скрываться?

– Ну, ты же знаешь…

– Не знаю.