Трек сменяется, а Масон хватается за сердце.

– Громче! Гром-че! – вопит она, вскакивает на ноги. – Это моя любимая песня!

– Ты говорила так про каждую, – хохочет Энграм.

Теперь он что‐то знает о Масон. А если Рейв что‐то узнает, его будет уже не спасти. Ему чертовски интересно, но это что‐то – запрещенное, не для его ушей и глаз. Масон должна оставаться для него пустой болотной книгой. Исполнитель скрипит, как несмазанная телега, ритм затяжной, тягучий, текст незнаком, язык чужой, но Брайт Масон знает слова, танцует и пинает кучи золы, горелые полки. Она вся грязная и, когда вытирает испарину со лба, пачкает лицо сильнее.

– У-у-у, – тянет она, вторя певцу.

А два зеленоглазых истинных смотрят на нее, закрывшую глаза. Платок, что утром был намотан на голову Масон, теперь украшает высокий хвост. Очки висят на самом кончике носа. На Брайт футболка с принтом – совершенно непристойно для Академии. Неслыханно! Футболка заправлена в бордовую юбку, и все равно это смотрится вопиюще. Поверх юбки на талии завязана клетчатая красная рубашка. Масон саботирует дресс-код так, что впору ее исключить. Жаль, нельзя. А еще нельзя плясать под запрещенную в приличном обществе альтернативу, явно находясь не в себе.

– Что здесь происходит? – Усталая злость.

– Мне пора. – Обреченная печаль.

Рейв и Энграм говорят одновременно. Песня заканчивается. Новая чуть бодрее, но Масон больше не танцует. Она смотрит на Рейва широко распахнутыми глазами поверх очков, и ее счастье в его груди стремительно потухает, вместо него – привычная мешанина, из которой невозможно вычленить хоть что‐то определенное.

– Спасибо, Энг, – тихо произносит Брайт.

Рейв сжимает в кулаки пальцы, услышав ее покорный голос. Их взгляды все еще соединены, будто склеены накрепко. Брайт смотрит пьяно, медленно делает глоток из бутылки с водой, которую всюду с собой таскает, и облизывает губы. Капелька, сорвавшись, чертит дорожку по ее подбородку-шее-груди, прячется в ворот футболки, а Рейв сдерживает прерывистый вдох. Он узнал очередную тайну. Брайт Масон любит альтернативу, рок-н-ролл и рок-баллады, а еще чертовски красиво танцует.

Хардин смотрит на этих двоих какое‐то время, а потом кивает и испаряется, оставив преступников наедине для отбывания очередного вечера наказаний.

– Ты…. – начинает Рейв.

Брайт качает головой и парой пассов делает тише свой приемник. Бросает бутылку, потягивается.

– Не начинай, я в курсе, как страшно провинилась. Если хочешь… накажи меня. – Она пожимает плечами и начинает собирать разбросанные вещи. – Может, полегчает?

Кому? Тебе или мне?

В углу пустой термос из‐под кофе, какая‐то книжка, блокнот и карандаш с зарисовкой. Она при Хардине рисовала? Его рисовала? Показывала свои сопливые рисуночки? Страшная тайна номер-черт-знает-сколько: Брайт Масон рисует. Плохо, непрофессионально, как страдающий подросток. С надрывом игнорируя все законы и пропорции. Брайт поправляет платок и разглаживает свои длиннющие волосы, а потом накручивает их в огромную шишку, разминает шею. Снимает очки и прячет в сумку.

– Ладно, ребята, кто пойдет добровольно? – Рейв не может перестать смотреть на нее. А Брайт спокойно достает мешок и обращается к книгам. – Да-да, я знаю, что вам было весело, но пора на место. Мы же отлично провели время, верно?.. А вы что застыли? Вам особое приглашение нужно?

Она продолжает пританцовывать, а книги послушно одна за одной залетают в мешок.

– Ты не пойдешь работать? – улыбается она Рейву так, будто все хорошо. Они добрые друзья или по крайней мере знакомые.

– Ты… устроила вечеринку в Академии, – напряженно сообщает он.

– Ну так накажи меня, – снова пожимает плечами она, выбивая из Рейва дух. – Эй ты! Я все видела, марш в мешок!

– Масон! Прекрати делать вид, что ничего не случилось! – Эхо разбивается о пустые стены и сыплется осколками на две дурные головы. Идиот! Какая тебе разница! Зачем ты к ней цепляешься?

– А что случилось? – Она медленно разворачивается на каблуках, отбрасывает мешок и приближается к Рейву, щурясь и задрав голову. – Ну? Что случилось?

– Ты одета не по форме, – произносит он тоном старосты.

– Накажи меня! – с безбашенной смелостью.

– Ты привела посторонних в библиотеку, находящуюся в… аварийном состоянии!

– Накажи меня!

– В твоей комнате ночью был посторонний мужского пола, – усмехается он.

– Накажи… меня! – Она привстает на цыпочки, но даже не приближается к росту Рейва. Только теперь кончик ее носа касается его подбородка.

– Ты устроила на месте отработки…

– Накажи меня! – Упрямица. – Или не сотрясай зря воздух.

Очередной бесполезный факт. Брайт Масон не любит болтовни? Или просто подслушивает, о чем говорят на старостате, и теперь дразнит Рейва его же фразой, брошенной Бэли Теран? От Масон пахнет кофе и макадамией. Рейву кажется, что он сам стремительно пьянеет, будто был на этом празднике третьим.

– Или подожди… – Она округляет глаза, внутри Рейва все скручивается в крепкие корабельные узлы, он отчаянно барахтается в розовом золоте. – Ты сейчас скажешь, что тебе неинтересно… нет-нет… что ты не станешь пачкать руки и тратить время на иную-сирену. Ну конечно, как я могла забыть? – Она смотрит на него с таким высокомерием, будто имеет на это полное право. Рейв молчит. – Ну… пожалуйста. Ужаль меня как‐нибудь заковыристо… дай мне очередной повод тебя ненавидеть. Иначе я буду слишком спокойно спать. – Она жалобно складывает ручки в мольбе, хлопает ресницами, дует губы.

Книжица вьется рядом, кружа голову, Рейв уже и сам чувствует, как настроение поднимается, и теперь мысленно шепчет формулу, которая должна прочистить мозги. Сознание то проясняется, то опять застилается туманом. Брайт видит, как Рейв переступает с ноги на ногу, будто бешеный пес перед прыжком. Улыбается самыми уголками губ.

– Спокойно спать? – глухо интересуется он, а потом меняется в лице. Они меняются ролями. Теперь он смотрит на нее свысока, ничего не попишешь, и Брайт должна опустить глаза, но стойко выдерживает удар. – Ты не будешь спокойно спать, Масон, неужели не ясно?

Заткнись, Хейз! Сейчас же! Не провоцируй эту… бестолочь! Она же неуправляемая, она наломает дров. Но розовое золото ее глаз слишком безумно загорается, будто крошечные костры в закатном небе. Ярость делает личико прекрасным, потому что щеки пылают, дыхание учащается и наливаются кровью, краснеют губы. Рейв торжествует, а потом мысленно залепляет самому себе пару затрещин.

– Ошибаешься, – шепчет она.

– О… нет. Во-первых… – Его пальцы – Хейз, остановись! – зарываются в ее волосы и сжимают затылок. – Мы уже один раз проверили, что бывает, когда мне хорошо. Не станешь же ты всякий раз резать руки?