Но вот из люков судна показались первые проснувшиеся и успевшие напялить штаны моряки. Они, не понимая еще спросонья ситуации, но видя, что русский спускает на воду моторную лодку и уже занес ее над водой, кинулись было к нему, однако Полундра меткими выстрелами ранил троих, остальные предусмотрительно скрылись за трапами и выступами ходовой рубки. Кто-то все-таки пробрался с другой стороны в ходовую рубку, опустил рубильник аварийной сигнализации, оглушительно взвыла сирена, вспыхнули ослепительным светом прожекторы, на палубе стало светло как днем. Кто-то принес оружие, и польские моряки, в свою очередь, открыли огонь по Полундре, пули с бешеной частотой засвистели вокруг него. Но русский офицер не обращал на них внимания, справедливо полагая, что стреляют только для острастки, и при любых обстоятельствах ему постараются сохранить жизнь.

– Не стрелять! – как бы в подтверждение его догадки картинно крикнул появившийся на палубе Стасевич с заспанным лицом. – Русский нужен нам живым!

Полундра, прицелившись, выстрелил в него, но, к несчастью, кто-то вовремя пригнул Стасевича к палубе, и пуля пролетела мимо. Послышалась бешеная польская ругань, вокруг Полундры снова засвистели пули, но он продолжал методично спускать моторную шлюпку на воду.

– Он уйдет! – истошно завопил Стасевич, на этот раз благоразумно прячась за спинами моряков. – Остановите его, слышите!

Несколько фигур кинулись было к Полундре, но старлей открыл огонь, и раненые преследователи повалились на палубу. Пули снова засвистели вокруг него с бешеной частотой, вот одна из них впилась в борт моторной лодки, другая рикошетом отлетела от металлической уключины для весел и ободрала Полундре щеку. Внезапно до старлея дошло, что на самом деле поляки целят не в него, а в лодку.

Так оно и было. Вот пуля попала в мотор, вдребезги разбив карбюратор. Другая пробила бензобак, струя бензина хлынула в море, лодка в это время уже висела за бортом у самой воды. Другая пуля перебила один из канатов, державших ее, и лодка беспомощно опрокинулась и повисла, корма ее погрузилась в воду, от вытекающего из пробоины бензина расплывались по воде радужные круги.

Полундра понял, что это конец, его попытка сбежать с судна провалилась. Однако он, сам не зная зачем, продолжал сопротивляться. Кинувшихся было к нему моряков он встретил выстрелами, и четверо из них, раненные, рухнули на палубу, корчась от боли. Прячась за палубными постройками, старлей стал пробираться к другому борту судна, где находилась еще одна моторная шлюпка. Но там его уже ждали члены судовой команды, а стропы, на которых спускается шлюпка на воду, были кем-то перерезаны.

Пули продолжали свистеть вокруг него, но Полундра не прятался от них, понимая, что целиться стараются мимо него. Он сам несколько раз выстрелил наугад, и еще кто-то со стоном и криком повалился на палубу. Полундра торжествующе усмехнулся. Однако это был последний патрон в обойме его пистолета, теперь русский офицер был безоружен.

Поняв это, поляки осмелели. Кинулись на него всей толпой. Полундра, схватив конец какого-то шланга, принялся орудовать им направо и налево. Люди отлетали под его ударами, как картонные паяцы, однако на месте одних появлялись новые, круг вокруг Полундры сжимался. И вот уже кто-то ухитрился накинуть петлю на правую руку русского офицера, обездвижив его лишь на мгновение, но этого оказалось достаточно, чтобы вся масса людей на палубе навалилась на старлея, подмяла его под себя, обрушила на него неисчислимые удары. Все поляки были в ярости оттого, что этот русский так долго сопротивлялся и нанес им весьма чувствительные потери.

Когда Полундру подняли на ноги, лицо его было залито кровью, но глаза смотрели гордо и зло. Стасевич подошел вплотную к русскому офицеру, несколько мгновений с ненавистью всматривался в его избитое лицо, потом вдруг неожиданно для всех размахнулся и наотмашь ударил старлея.

– Пся крэв! – презрительно процедил он, вытирая перепачканную кровью руку об изорванный тельник Полундры. – Русская мразь!

Полундра смотрел прямо в глаза беснующемуся агенту, казалось, удар не коснулся его.

– Завтра утром под воду, – продолжал Стасевич злым, полным ненависти голосом. – И достанешь из трюма бочки как миленький. Молись своему православному богу, чтобы мы тебя и в этот раз вытащили, не оставили там, на корм рыбам…

Он кивнул своим людям, и те потащили Полундру по палубе к трапу, ведущему вниз, к его каюте. Полундра изо всех сил старался идти сам, но ноги не слушались его, то и дело заплетались, и тогда его волокли по палубе, как пьяного.

Стасевич даже не обернулся, когда к нему подошел капитан судна.

– Двенадцать человек ранено, – доложил он. – Шестеро из них тяжело. Еще одно такое милое ночное буйство, и надо будет набирать новую команду на наше судно.

– Значит, наберете, – не оборачиваясь, процедил сквозь зубы Стасевич. – Тех, кто стоял на вахте, отдам под суд за грубейшее нарушение дисциплины, попустительство и халатность.

– Они оба тяжело ранены…

– А мне плевать! – рявкнул Стасевич, оборачивая свое перекошенное лицо к капитану. – Пусть хоть весь сброд, что плавает на этой посудине, русский превратит в отбивные котлеты! Бочки с ипритом должны быть подняты, ясно вам? Любой ценой!

И не оборачиваясь более в сторону капитана судна, агент Стасевич стремительным шагом направился в свою каюту. Уже светало, но до утра было еще далеко, и Стасевичу хотелось еще немного поспать.

Рудольф Майшбергер свернул на своем черном «Мерседесе» с асфальтового шоссе на узкую и плохо накатанную грунтовую дорогу, проклиная бесчисленные ухабы, плохо видные в свете фар в сумерках короткой летней ночи, стал пробираться туда, откуда доносилось дыхание моря. Балтика шумела своими волнами где-то совсем рядом, за чередой дюн. Эта часть балтийского побережья была практически пустынна в любое время года и суток, среди местного населения про него ходила дурная слава, и ни один респектабельный поляк не решился бы ехать сюда ни за какие деньги. Герр Майшбергер, видимо, считал, что ему сам черт не брат, решившись предпринять такое путешествие в одиночку и на своей шикарной машине.

При виде внезапно возникшего в свете фар человека Майшбергер притормозил, остановился. Рассматривая его, досадливо скривил губы. Человек этот был на вид лет тридцати пяти, довольно крепкое телосложение изобличало в прошлом принадлежность к военному сословию, но сильная худоба, изможденное, изрытое ранними морщинами лицо, расхлябанные движения, не совсем твердый шаг указывали на значительное увлечение алкоголем. Физиономия незнакомца была небрита, взгляд заискивающий, улыбка робкая и какая-то подловатая, трусливая. Одет он был в сильно поношенную куртку и грязные джинсы, кроссовки на ногах были рваными. Майшбергер подумал, что этот человек ночевал тут же, в дюнах возле костра, и он решил было не подпускать его к машине, но побеседовать с ним на свежем воздухе. Однако место тут было совершенно открытым, дорога, с которой герр предприниматель из Германии свернул, просматривалась хорошо, и на этой дороге, к величайшей досаде пожилого и осторожного немца, показался свет фар какой-то машины. Поняв, что деваться ему некуда, Майшбергер приоткрыл дверцу своего «Мерседеса» и сделал приглашающий жест. Человек послушно запрыгнул в машину, уселся на заднее сиденье. Улыбка его сделалась еще более заискивающей и подлой.