все лицо улыбка да ясные радостные очи даже несведущему человеку сразу говорили о том, что вернулся свой. Заморянин вернулся домой...

По первопутку, когда только-только установились снежные зимние дороги, отправился наш герой в Петербург. Долга ли, коротка дорога, от Архангельского города тракт в столицу накатанный. Вона из-за леса уж и редкие церковные купола, шпицы крепостные показались, ступил обоз на широкую просеку Невской першпективы. Всё — прибыли!..

В хлопотах и в делах незаметно полетело время. В начале января, в числе других сорока восьми гардемаринов, Федор снова в присутствии царя сдавал экзамен на мичмана. Тут уж без баловства, государь зорко следил за тем, чтобы чины бездельно не получали и чтоб избрание не проходило по старой местнической мере. Всего семнадцать человек прошли баллотировку успешно. В списке выдержавших была и фамилия Соймонова.

3

Семьсот шестнадцатого года, генваря двадцать седьмого дня получил мичман Соймонов первое свое назначение. Приглянулся Федор царю, велел государь определить его на фрегат «Ингерманланд», на котором держал свой синий вице-адмиральский флаг. Затянувшаяся Северная война все продолжалась, и корабль подолгу крейсировал в водах Балтики, переходя от одного союзного порта к другому.

В принципе шестидесятипушечный «Ингерманланд» ничем особенным не выдавался среди других кораблей русской постройки. Срубленный «на живую нитку» из сырого лесу, он был тяжел и неповоротлив, и, как писал в дневнике мичман Соймонов, «обычнаго ходу, как и протчие». А ему было с чем сравнивать.

Командовал Кораблем Мартын Гослер — из голландцев. Злобесный и жестокосердный человек, он так выхвостал русскую команду, что никто в эскадре не мог с ним тягаться в ловкости выполнения маневров. По капитанскому указу матросы на ходу перетаскивали грузы, то выравнивая, то осаживая корпус, выбивали вкруг мачт. клинья и ставили новые, меняя наклон, чтобы полнее брать ветер. Иноземные лейтенанты дрались и драли нещадно за любую оплошность. Отчего, по мнению современников, фрегат «пред всеми остальными легчайший ход имел»... Не так ли и империя Российская, подобно громоздкому, собранному «на живую нитку» фрегату, мчит по волнам исторических событий? Крепостная бессловесная команда, иноземная плеть и самодержавный шкипер, единственный обладатель призрачного знания направления и цели плавания, для которого установлен сей бесчеловечный регламент... Мчит фрегат, оставляя за собою пенистый след, ломая верхушки волн и судьбы уже не отдельных людей, а целых народов. А куда мчит?..

Несмотря на свое небольшое звание, Федор исполнял должность подпоручика и поручика: вел журнал, производил «яко штурман обсервацию корабля», смотрел «управление парусов и в бросании якоря над боцманом, чтоб было порядочно». При погрузках был при шкипере, наблюдая, «чтоб грузили обыкновенно, где чему быть надлежит», — это все фразы из его дневников. И, надо думать, — справлялся. Все это он уже знал и умел делать по прошлым плаваниям в иноземельщине. Пройдут годы, и, вспоминая флотскую службу, напишет Федор Иванович в назидание молодым свой главный принцип, коим руководствовался в жизни: «Не отлынивать и не отказываться ни от какой работы, ...потому что кажется весьма прилично офицеру, зная всякую работу, приказывать и указывать, нежели, не зная, что делают, одним смотрителем быть».

Неплохо начиналась служба, чего зря Бога гневить. Гослер не придирался, у царя на виду. Летом того же года «Ингерманланд» с вице-адмиралом Петром Алексеевичем участвовал в походе союзных флотов от Копенгагена к острову Борнхольму. Шли кучно. Судов вокруг — видимо-невидимо. Англичане все норовили в сторону от русского флота податься. Датчане и голландцы — как свои, где места уговорены были, там и держались. Однако разобраться, находясь в гуще плывущей армады, кто, где и за кем идет, было не просто. А вот он, мичман Федор Соймонов, разобрался. Мало того, примостившись в тесной каюте, которую делил с мичманом Василием Мятлевым и двумя унтер-лейтенантами из иноземцев, Федор в свободное время изобразил в корабельном журнале всю диспозицию союзных эскадр, равно как и ведомых, будто в конвое, торговых судов. Все разместил на плане. Подчернил «Ингерманланд» с вице-адмиральским флагом. Расставил русские корабли, отведя шесть из них «для репетиции» назад. Вывел вперед англичан и составил арьергард из датских кораблей, окружив их «голландцами», взявшими словно в замок купеческие суда, шедшие вместе. Составил к своему плану легенду...

— Ты пошто над сим планом спину-то гнешь? — спрашивал Федора Васька Мятлев. — Али вахты мало?

Молчал Соймонов, только сопел — от усердия ли, от робости... А в глубине души лелеял тайную надежду, что поглядит государь в шканечну тетрадишку, узрит старание его...

— Да ты никак Петру Алексеевичу казать думаешь? — ахал догадливый товарищ.

Федор краснел, выдавливая из себя:

— Не-е, я не смею...

Васятка сердился:

— Эх ты, толстоносый. Умел бы я так-то изображать, нипочем не утерпел.

Нельзя сказать, что Федор Соймонов не думал о своей карьере. Да и плох тот мичман, который в своем сундучке не видит капитанских нашивок. Но более того интересовал его сам процесс уразумения происходящего. Сегодня мы бы сказали: он любил науку, военную ли, морскую ли, любил составление карт; привлекало его к себе звездное небо — светильник верный для честного морехода. Пожалуй, это была едва ли не главная его черта — жадность до знаний...

Я не знаю, увидел ли Петр планы своего мичмана. Документальных свидетельств о том не осталось. Но сам Соймонов, видимо, весьма ценил сей документ, поскольку его и ныне можно, хотя и не без труда, увидеть в том же Центральном Государственном архиве древних актов в фонде 192, среди морских карт. Рукою Федора Ивановича под ним написано:

«ПЛАН ПОХОДА

Союзных четырех военных корабельных флотов росискаго, аглинскаго, датскаго и галанскаго, в которых находилося 72 военных линейных кораблей и 22 фрегата, от Копенгагена до острова Борнгольма, которыми командовать изволил всеросиской император Петр Великий на корабле «Ингермоландии» под императорским штандартом, а имянно: росиской флот в кордебаталии, аглинской — авангард, датской — ариергард, а галанской позади и по сторонам, имея в середине аглинския и прочих наций купеческия корабли и протчие разнаго рода суда, которых число состояло в 570 судах.

В MDCCXVI году. Нарисован из содержаннаго журнала на его величества корабле «Ингермоландии» мичманом Федором Соймоновым».

Дальнейшие события в жизни нашего героя дают нам, пожалуй, некоторое право предположить, что несмотря на его скромность царь знал о пристрастии мичмана к морским наукам. И блестящая память Петра ничего не упускала из того, с чем