усадьбишка, жили сродники. Не больно-то дружественные или, как говаривали в старину, ласкательные отношения были промеж них, а все же — целый клан своих. Раньше у русских это обстоятельство имело куда большее значение, нежели ныне, — свои, не чужие.

И вот, собирая материалы, выстраивая черту за чертой своего героя, мне никак не удавалось пробиться, вникнуть в самый дух старой Москвы, Москвы XVIII столетия. Ну — никак! Уж я ли, кажется, не читал все, что только мог достать по интересующему вопросу. Я ли не смотрел историческую живопись и графику той поры. Специально поехал. Прожил некоторое время в центре. Пробовал, как дома, бродить, вооружась старыми планами, утром по московским улицам... Ничего не получалось.

Возьмем хотя бы Красную площадь. Двести пятьдесят лет назад — это самое оживленное место города. Вот, например, как описывал ее превосходный русский историк и литератор Григорий Васильевич Есипов:

«На Красной площади с ранняго утра толпился народ между беспорядочно построенными лавками и шалашами; здесь и на Крестцах производилась главная народная торговля; здесь бедный и разсчетливый человек мог купить все, что ему было нужно и за дешевую цену, начиная с съестных припасов, одежды и до драгоценных камней, жемчуга, золота и серебра...

На Красной площади, против комендантскаго дома, было три очага, на которых жарилась для проходящих рыба; в Зарядье, в рядах и около гостиннаго двора существовала 61 харчевня и 16 выносных очагов. Особенно много было харчевень и шалашей около Василия Блаженнаго, вниз к Москве реке, против щепетильнаго и игольнаго рядов: тут от них была теснота для проезда...

Ряды в Китае-городе расположены были по предметам торговли и удовлетворяли всем разнообразным требованиям тогдашняго народнаго хозяйства...»

Далее в тексте идет перечисление рядов такого многообразия, что значительного количества названий я просто и не знал:

«...иконный,

седельный,

котельный, железный,

железный,

коробейный (лубяной или гнутый из драни товар, от короба-сундука до обшитых саней), бумажный,

манатейный (манатья: мантия монаха — накидка, зипун, верхняя одежа),

сайдашный (от слова «саадак» — здесь продавалось оружие),

кожаный,

лапотный,

крашенинный (крашенина — крашеный и лощеный лоскут, чаще синий),

ирошный (ирга или ирка — козлиная или овечья шкура, выделанная вроде замши),

плетной (торговавший плетеными товарами: тесьмой, кружевом, сетями...),

овощной,

завязочный,

кружевной,

золотой,

красильный,

шапочный,

суконный смоленский,

суконный московский,

серебряный,

ветошный,

покромный (торговавший изделиями из продольных краев ткани: женскими поясами, половиками, плетенными из покромок сукон, и т. д.)

хлебный и калачный,

сурожский шелковый (с Азовского моря, с примесью бумаги),

мыльный,

сапожный,

скобяной,

рыбный просольный (торгующий соленой рыбой),

самопальный,

медовый,

скорнячный,

москотильный (торгующий красильными и разными аптечными припасами, употребляемыми при ремеслах и промыслах),

машинный,

фонарный,

вандышный (ванда: род большой верши, морды из лозы, для ловли рыбы в ярах, омутах),

судовой,

пушной,

юхвенный (юфть или юхть — кожа рослого быка или коровы, выделанная по русскому способу на чистом дегтю),

подошвенный,

свечной,

восковой,

замочный,

щепетильный (торгующий мелочами: нитками, иголками, булавками, наперстками, шпильками, снурками, тесемочками, крючками, пуговичками, колечками, сережками, бисером, духами, помадой...),

игольный,

сельдяной,

луковый,

чесноковый,

шерстяной,

семянной,

орешный,

рыбный живой,

масляный,

кисейный,

холщевый.

Кроме того, торговля производилась на ларях, рундуках, в коробках, на скамьях, на ящиках. По Никольской улице, идучи из Кремля, по левой стороне от Казанского собора, вдоль по улице, на протяжении 52 сажен тянулись шалаши. Любимый народный напиток квас продавался в квасных кадях, разсеянных между рядами и шалашами, на углах и крестцах... Улицы Московския тогда были совсем другаго вида, нежели теперь: тротуаров не было, мостовая была деревянная, и по улицам с вечера разставлялись рогатки, так как ночью никому не дозволено было ходить и ездить, кроме полицейских и духовных...»

А теперь вспомним Красную площадь такой, какой ее знают люди нашего с вами поколения... Холодноватая пустота чисто выметенной и вымытой брусчатки, огороженной, за которой прохаживаются милиционеры, поигрывая дубинками-демократизаторами. Здесь нельзя бегать, нельзя остановиться шумной группой, нельзя курить, нельзя... нельзя...

А вспомните давящую тишину погоста, не по-христиански раскинувшегося в центре города у стен Кремля. Вспомните уныло профессиональную очередь в Мавзолей. Обегите внутренним взором пустые полки ГУМа. Куда все подевалось? Куда ушла из Москвы жизнь?.. Впрочем, посетив Красную площадь и печально возвращаясь, будьте осторожны при переходе улиц. Есть ведь и еще одна примета нашего времени — черные, приземистые машины, беззвучно выстреливающие из ворот Спасской башни и летящие во весь опор... Все это бесчеловечье как глухой стеной отделяло меня от живого пестрого и яркого прошлого старой столицы, не пускало туда.

Вернувшись домой, я пространно жаловался друзьям на неудачи, искал и выпрашивал новые и новые книги о Москве, снова смотрел старые гравюры.

Как-то раз одна моя добрая знакомая, большая энтузиастка Белокаменной, в ответ на мои сетования спросила:

— А вы не бывали в Коломенском?

— В Коломенском? — не сразу сообразил я.

— Ну да! Там же музей-заповедник.

Я быстро перелистывал в памяти карточки со справками о том, что могло быть связано с этим названием: Коломенское — село, бывшая вотчина великих князей московских и русских царей. Впервые упоминается, кажется, в духовной еще Ивана Калиты... В памяти мелькали какие-то обрывки нашествий крымцев, поляков с литовцами, казацких разорений. Чем-то было оно связано с селом Дьяковом и «дьяковской культурой». Но в самом Коломенском я не бывал, это точно. Видя мои страдания, приятельница попробовала прийти на помощь:

— Там, по-моему, еще отец Ивана Грозного построил себе дворец и подолгу живал в нем...

— Почему именно там?

— Это очень красивые места. Московский князь, наверное, имел душу тонкую и чувствительную к прекрасному...

В справедливости подобной версии я сильно сомневался. Кое-что о великом князе Василии Третьем, хитром и коварном сыне Иоанна Третьего и гречанки Софьи Палеолог, я читывал... Разве не он, не великий князь Василий Иоаннович, присоединил к Москве последние удельные княжества? Коварно присоединил и кроваво. Не он ли снял с Пскова вечевой колокол? Почему-то вспомнилась картинка из истории: запершись в горнице с наперсником, боярином Шигоной-Поджогиным, князь Василий замышляет козни коварной политики. Перед старой