«Делать особенно нечего, – думала Вера. – Домой идти неохота. Да и паренек этот – Жюль Верн… Он, кажется, славный. Почему бы не провести с ним еще часок-другой…»

– Можно и на экскурсию, – сообщила она. – Только сначала расскажите, как вы решили стать музейным работником.

– Это довольно долгая история, – отозвался Жюль Верн. – Не по времени рассказа, а по продолжительности самого начинания.

– Торопиться некуда. Еще и кофе недопит.

– Хорошо, слушайте. Город наш старинный, это вам известно. А папаша мой всю жизнь интересовался его историей. Даже не столько историей, сколько бытом обитателей… Утилитарно, так сказать, подходил к истории. Сколько себя помню, папаша тащил к нам в дом всякую дребедень: помятые самовары, духовые утюги, потемневшие картины в ободранных рамах, старые фотографии и дагеротипы, граммофоны с огромными трубами, фигурные бутылки, аптечные пузырьки с гербами, какие-то цепи, которые он называл кандалами… Словом, древний мусор. Хорошо, что мы жили в собственном доме и этот хлам складировался в сарае, а то бы протолкнуться было негде. Собирались старые вещи десятилетиями, причем где придется. Отец принципиально ничего не покупал, но, будучи архитектором, имел возможность забирать домой любые бесхозные вещи, которые обнаруживались при сносе старых домов. Тут он опережал даже краеведческий музей. Как он выражался: «В любой куче навоза имеется свой перл». Но вот настали иные времена, и оказалось, среди хлама действительно попадались жемчужины. Во всяком случае, чашки севрского фарфора или блюдо фабрики Гарднера тянули на очень приличные суммы. А уж тарелки так называемого «агитационного фарфора», расписанные в первые годы революции – а у нас в коллекции их имелось две, – стоили вовсе бешеных денег. Кстати, старый домишко он изначально приобрел вовсе не с целью устроить в нем музей, а исключительно, по его словам, «из исторической ценности». Особнячок являл собой классический тип русского провинциального ампира. Нужно сказать, я тоже увлекся собиранием старины. Хотя меня больше привлекали не сами вещи, а их хозяева. Еще с отрочества я любил копаться в старых бумагах, которые тоже собирал отец. Разглядывал пыльные журналы, типа «Нивы» или «Русской старины», изучал потрескавшиеся от времени фотоснимки, читал пожелтевшие письма. Постепенно вошел во вкус, стал копаться в архивах, познакомился с последними «бывшими», проживавшими в Сорочинске. Довольно скоро прошлая жизнь нашего городка стала для меня своей, словно мне не двадцать с небольшим хвостиком, а минимум двести лет. При этом я не книжный червь, не старьевщик, а вполне современный парень. Побывал в Чечне, чередую музейную деятельность с работой на воздухе. Кстати, и Сабурова этого узнал вовсе не потому, что сталкивался с ним в универе. Он неоднократно обращался ко мне за помощью. Но его интересовала не история города, а лишь сколько на ней можно заработать. Выспрашивал, например, в каких домах перед революцией обитали богатые семьи, ну и так далее… Клады, одним словом, искал. Особой симпатии я к нему не испытывал, хотя он, насколько я знаю, кое-что находил.

– Очень интересно рассказываете, – проговорила Вера. – Я настолько заслушалась, что забыла про кофе. А он как будто совсем остыл.

– Заказать свежий?

– Нет, не стоит. Лучше пойдемте к вам в музей.

Они вновь оказались на улице. Снег опять перешел в дождь, который то хлестал по пешеходам с неистовой силой, то едва капал с мутных небес. Наша парочка, выставив перед собой зонтики, быстро шла вперед. Разговаривать на ходу не имело никакого смысла. Жюль Верн шагал очень быстро, и совсем не маленькая Вера едва поспевала за ним. Некоторое время они петляли по каким-то узким переулкам, где имелось много ветхих домишек. Вера и не догадывалась, что подобные здания еще встречаются в их городе. Наконец они подошли к небольшому каменному особнячку, фасад которого выходил прямо в переулок. Над двустворчатыми деревянными дверями со старинными бронзовыми ручками висела вывеска:

«Пирамиды»

«Музей допотопного быта».

Над ней имелся неоновый логотип – силуэты трех пирамид, а рядом – фигура верблюда.

– Оригинально, – заметила Вера, – «… допотопного». Гротеск, однако, привлекает внимание. Но при чем тут «Пирамиды»?

– Тоже гротеск. Мы вначале хотели посвятить наш музей истории Древнего Египта. Даже вывеску соорудили. Пирамиды и верблюд! А потом прикинули: не пойдет! Египетских древностей у нас раз-два и обчелся. Хотя даже мумия имеется. Нашли на чердаке одного старого барского дома. Самая настоящая египетская мумия! Видать, ее прежний хозяин задолго до революции побывал в Египте. А там в ту пору подобные вещи свободно продавались на рынках. Вот он и приобрел. И домой привез… наверное, дамочек пугать. А теперь она в музее стоит. Могу показать… Короче, решили демонстрировать свой, российский быт. Так проще.

Из-за дверей послышалось грозное рычание.

– Собака там моя, – сообщил Жюль Верн. – Вместо сторожа используем, когда внутри никого нет. Потому как некоторые пытаются осмотреть экспозиции, не приобретя входного билета. И не только осмотреть, а и что-нибудь позаимствовать. Двух уродов на прошлой неделе собственноручно задержал. Ручки вон уже два раза откручивали. Хорошо, запасные имеются. Но теперь просто так не открутят. Сейчас их можно унести разве что вместе с дверью.

Жюль Верн извлек из кармана плаща большой, затейливого вида ключ с резной бородкой. Щелкнул замок.

– Вы собаки, пожалуйста, не пугайтесь, – сказал Жюль Верн. – Она только с виду страшная. А на деле – сама доброта.

– Как ее зовут? – с некоторой робостью поинтересовалась Вера.

– Озма.

– Это что же значит?

– Добрая волшебница. Персонаж из книги Фрэнка Баума «Мудрец из страны Оз».

– А порода?

– Американский стаффордширский терьер.

– Это, кажется, бойцовая собака? – В голосе Веры уже звучал испуг. Она совсем недавно видела по телевизору сюжет, в котором рассказывалось, как подобное существо насмерть загрызло ребенка.

– Если боитесь, я ее закрою, – сказал Жюль Верн. – Но она лаять все время будет. Вы ее не опасайтесь, она очень ласковая. Только вначале напугать старается, а потом руки лизать начнет.

– Нет уж! Уберите, ради бога!

– Тогда подождите немного.

Жюль Верн скрылся за дверями. Послышался заливистый лай, потом какая-то возня…

– Проходите, – услышала она из-за двери.

Девушка вошла. Чуть поодаль от нее стоял Жюль Верн и на коротком поводке держал довольно крупную суку тигровой масти. При виде Веры животное издало грозное рычание. Вера попятилась.

– Тише, Оззи! Замолчи! Так я ее отпускаю?

– Ой, я боюсь!

– Ничего страшного.

Собака бросилась к Вере, и та, попятившись со страха, чуть не упала.

– Осторожнее! – закричал Жюль Верн. – Фу, Озма! Фу!

Однако собака вовсе не собиралась бросаться. Она дружелюбно завиляла хвостом, лизнула Верины пальцы и закрутилась на месте.