— Только вот вы помогли мне вынести телевизор, а Лесков по дороге понял, что что-то нечисто, схватил его и попытался отнести обратно. И за это его арестовали, как главного вора. А не меня. Я то гуляю на свободе.

— Альберт, — в голосе военного послышалась усталость. — Я как и вы в случае с Лесковым хочу поступить правильно. Скажите мне, вы на чьей стороне? На стороне отравителей или все-таки пострадавшего от их произвола народа?

— Народа.

— Вот и я хочу быть на стороне народа.

— Да, но сторона народа тоже многосторонняя, — Вайнштейн явно относился к тем, кто из любого тупикового разговора мог найти лазейку. — Дмитрий ведь тоже «народ» и тоже пострадавший. Поэтому не нужно причислять его к отравителям.

— Угомонитесь, Альберт. Вы думаете, если люди узнают, кого я оставил гулять безнаказанным, они так просто закроют на это глаза? Да они и нас с вами сочтут предателями. Попробуйте рассказать свою сказку про украденный телевизор матери, у которой по вине «процветающих» умер ребенок.

— Расскажу, когда буду осматривать ее второго выжившего ребенка, — ответил Альберт и, мрачный, как предгрозовое небо, направился прочь. За последние часы он чертовски устал, но спуститься в подземелья и завалиться спать на первую же свободную кушетку врач не мог себе позволить. Вместо этого он снова вернулся в госпиталь, у входа в который его немедленно окружили отчаявшиеся люди, которые боялись за своих близких.

— Доктор, что с моей девочкой? Ей всего восемь лет! Илоной зовут. Илоной Алферовой!

— Доктор, умоляю, скажите, мой муж сможет видеть? Его слепота пройдет?

— Я могу увидеть своего сына?

Вопросы посыпались на Альберта с новой силой, и только с помощью солдат он смог протиснуться к двери и приложить ладонь к сенсорной панели. Дверь приоткрылась, и врач стремительно вошел в помещение. Перед его глазами снова раскинулось ужасающее зрелище, которое он предпочел бы больше никогда не видеть. Стонущие истерзанные ядом люди лежали прямо на полу. Больничных коек уже не хватало. Несмотря на примененный антидот, большая часть этих несчастных скончается в течение ближайших двух часов. Лекарство вкололи слишком поздно, когда процесс был уже необратим. На их бледных лицах почерневшие губы казались особенно уродливыми. Кто-то из отравившихся выплевывал такую же почерневшую кровь, отчего пол рядом с ним был перепачкан.

— Где Эрика? — спросил Альберт, приблизившись к одному из сотрудников.

— В соседнем помещении.

— Скажи, чтобы возвращалась в лабораторию. Она и тот рыжий парнишка.

— Хорошо. Альберт, погодите, мы… Я и Дина на свой страх и риск вкололи еще одну ампулу антидота той девочке. Ну… которую вы осматривали.

Вайнштейну не нужно было задерживаться, чтобы услышать продолжение этой истории. Он и так знал, что девочка скорее всего умерла.

— Доктор, ей было так плохо, что мы не знали, что делать. Хотели помочь…

— Все, занимайтесь другими. И не тратьте ампулы дважды. Это не поможет, — севшим голосом ответил Альберт и направился в лабораторию. Лекарство хоть и было найдено, тем не менее применялось оно слишком поздно. Он и еще несколько человек, разбирающихся в химии, пытались найти что-то более действенное. Вот только что?

В течение следующих суток выживших разыскивали по всему городу. К счастью, набралось немало тех, кто отказались от установки фильтров. Те самые принципиальные люди, которые не желали принимать подачки от «процветающих», в то время как те лишали их работы. Кое-где благодаря такой же принципиальности выжили целые семьи. Они с радостью встречали приехавших за ними солдат. Но были и те, кто не хотел оставлять своего умершего родственника, и тогда приходилось насильно затаскивать их в машину. Каждый реагировал на эту страшную трагедию по-разному. Кто-то в истерике рыдал, кто-то молча таращился в одну точку, кто-то в бессильной ярости сыпал угрозами в адрес «процветающих».

Лекарство, созданное группой ученых во главе с Вайнштейном, распространилось недостаточно далеко. Его удалось при помощи телепорта передать в несколько российских городов, однако количество умерших росло в геометрической прогрессии. Города затихли, словно кто-то выпил из них жизнь. Лишь в воцарившейся тишине поразительно громко чирикали птицы. Их будто не предупредили о том, что приход смерти нужно встречать молчанием. Не было слышно ни привычного шума машин, ни разговоров людей. Все уснуло каким-то пугающим сном.

Солдаты вскрывали квартиру за квартирой лишь для того, чтобы обнаружить там очередного мертвеца. Особенно тяжело было заходить в детские комнаты, где в колыбельках лежали те, кто должен был прожить целую жизнь. Рядом с колыбелью чаще всего находили несчастную мать. Иногда женщина лежала на постели, а рядом с ней покоился ее навсегда уснувший ребенок.

Некоторые покойники сжимали в руках четки или иконки, рядом с некоторыми находили их покойных домашних питомцев. Большая немецкая овчарка лежала мертвой у постели своего хозяина, а его рука свешивалась вниз, словно он на прощание желал погладить свою любимицу.

Все это было настолько страшно, что даже солдаты, привыкшие ко всему, с трудом могли сдерживать охватывающие их чувства. Если прежде каждую квартиру они вскрывали с надеждой, то теперь они испытывали безнадегу. Она облепливала их, словно смола, от которой никак не удавалось избавиться. Становилось только хуже. Многие умирали, даже не доехав до госпиталя. Приходилось выносить их из машины и оставлять на обочине дороги, потому что на то, чтобы хотя бы вернуть их домой, не было времени. Не говоря уже о достойных похоронах. С каждой минутой находиться на поверхности земли становилось все опаснее…

Сначала начались атаки с воздуха. Десятки вражеских самолетов-беспилотников исполосовали небо над Петербургом, сбрасывая на город бомбы. Земля утонула в огне, дыму и пыли, которые сносили стремительной волной все, что попадалось им на пути. Те, кто не дождались помощи солдат, преимущественно, жители окраин и соседних с городом территорий, пытались укрыться в метро и подвалах собственных домов. Война, которая прежде пугала лишь со страниц истории, ожила, как пробудившийся вулкан, и принялась пожирать все, что имело неосторожность дышать, и чье сердце все еще билось. Обглоданные горящие деревья безмолвно стонали, рушились здания, небо задыхалось от дыма.

Если в этот момент можно было переместиться в Рим, Лондон, Париж, Берлин, Вашингтон или еще какой-нибудь город, то вряд ли бы он чем-то отличался от Петербурга. Планету поглотил огонь, и только Океания оставалась нетронутой. Прежде враждующие страны потеряли свои границы, законы и принципы. Теперь выжившим оставалось прятаться под землей, в метро или городах, построенных на случай Третьей Мировой. Уцелевшие отчаянно цеплялись за жизнь, которая так и норовила ускользнуть от них, в то время как миллиарды мертвецов провожали их бегство с поверхности земли молчаливым безразличием.

В свою очередь члены совета «процветающих» с гордостью переговаривались по поводу первого сделанного шага, великого шага, в сторону очищения планеты от людской «заразы». Они планировали вычистить землю в течение месяца, после чего роботы подготовят ее для жизни. Для новой жизни без никчемного расплодившегося биомусора, который заполнял собой улицы когда-то прекрасных городов.