Казаринов был слегка под хмельком. Он прятался между высоким массивным надгробием и памятником в виде дерева с обрубленными ветками, поджидая Магду. Сегодня, в годовщину гибели родителей, она обязательно придет сюда.

Моросило. За оградами зеленели туи и елочки, на чугунных завитках висели капли. Усыпанная гравием аллея была безлюдна. Вот прошагал мимо самоуверенный толстяк в распахнутом модном пальто. Ему жарко, отвисшие щеки пылают. Под пальто – сшитый на заказ костюм, светлая рубашка и розовый галстук. «Вырядился, как на банкет! – разозлился художник. – Наверняка благоухает туалетной водой за триста гринов. А я никак из долгов не вылезу!»

Толстяк скользнул вокруг ленивым взглядом и остановился неподалеку от Казаринова. Тоже ждет кого-то? В отличие от художника его раздражало не благополучие других, а слякоть и моросящий дождь.

Казаринов увидел Магду, идущую по аллее, и сразу забыл о толстяке. Магда! Как она хороша в черном жакете и вуали, с букетом белых цветов…

Он не собирался подходить к ней, заговаривать, нарушать ее уединение. Она любила стоять, взявшись руками в черных перчатках за литые острия ограды, и мысленно беседовать с матерью и отцом. Что она им говорила? Что они ей отвечали?

Казаринову было достаточно видеть ее так близко – беззащитную, безутешную в своем горе… Этих драгоценных минут, наполненных ею, хватало, чтобы пробудилось его творческое вдохновение и он смог написать картину – пейзаж, натюрморт. Без нее он становился пустым, как ореховая скорлупа, бездарным, не способным создать стоящую вещь…

Магда никого и ничего не замечала. Она подошла к мраморной плите и положила цветы. Не поставила в железную вазу, а рассыпала крепкие молочно-белые розы на длинных ножках – много роз.

Казаринов был настолько поглощен Магдой, что удивился, когда рядом с ней словно из-под земли вырос нарядный толстяк. Когда он успел подойти? Магда с неохотой отвечала ему. Они говорили тихо. Магда – не глядя на толстяка, а тот – пожирая ее глазами. Он настаивал на чем-то, она отрицательно качала головой.

Магде стоило пошевелить пальцем, и художник бросился бы ей на помощь, но она не подозревала о его присутствии. Толстяк наклонился и положил у подножия памятника несколько гвоздик… Ну, ясно! Задабривает, подлизывается… Нашел место, где приставать к женщине. Кладбище! Совсем совесть потеряли буржуи. Вконец оборзели!

Магда отошла от могилы, мужчина двинулся следом.

Казаринов закипал, кровь, хмель и обида забурлили в нем. Почему одним все позволено, а другим – ничего? Где высшая справедливость? Даже в любви, в этой благодати божьей, существует неравенство. Только смерть неподкупна…

Он готов был продать душу дьяволу, лишь бы тот пообещал ему благосклонность Магды. Почему он беден, как церковная мышь… а Глебов, наглый и напыщенный тип, имеет все? Почему этот безразмерный господин в пальто сорит деньгами, а талантливый живописец считает копейки? Почему лучшее в этом мире достается негодяям, а праведники прозябают в нищете и бесправии? Куда смотрит Бог со своих лазурных небес?

Пока Казаринов задавался риторическими вопросами, толстяк догнал Магду и взял ее за руку. Она резко высвободилась, что-то воскликнула – приглушенно, негодующе.

– Мерзавец! Жирный вонючий боров! Что он себе позволяет? – процедил сквозь зубы художник.

Между тем толстяка не обескуражил отпор, скорее привел в раж. Он навис над Магдой всей своей тушей и схватил за плечи. Казаринов вытянул затекшую шею – ему закрывало обзор безобразное каменное дерево, водруженное на чьей-то могиле невежественными потомками. Додумались! Они бы еще ростральную[13]колонну установили!

Толстяк наступал, Магда оборонялась. Она не кричала, лишь закусила губы и отбивалась изо всех сил. Казаринов расширил ноздри, казалось, что он слышит запах пота этого агрессивного животного, накинувшегося на хрупкую женщину…

Магда выхватила что-то из сумочки и замахнулась. Боров дернулся, его перекошенное лицо побагровело, изо рта вырвался хрип, и туша завалилась назад, навзничь, прямо на кучу прелых листьев. Женщина воспользовалась моментом и побежала прочь по аллее, не оборачиваясь…

Казаринов хотел было догнать ее, утешить, успокоить, но что-то удержало его. Жадное, злое любопытство пригвоздило его к месту. Захотелось посмотреть, как боров будет подниматься, отряхиваться, как пойдет к машине в измазанном грязью пальто… Наверняка неподалеку его ждет иномарка с персональным водителем, а то и с охраной. Что он предпримет? Как станет вести себя?

Толстяк продолжал лежать. Художнику были видны только полы его пальто и ноги в туфлях с кожаными подошвами. Странно, как до сих пор не набежали телохранители. Неужели он явился на кладбище один? Быть такого не может.

И правда, спустя несколько минут, словно выждав положенное время или спохватившись, откуда-то сбоку выскочил бравый мужчина, оглянулся вокруг и приблизился к расплывшейся туше.

«С таким весом борову самому не встать. Отожрался, как на убой, – мстительно подумал Казаринов. – А орать, звать своих „шестерок“ стыдно. Вот он и валяется, пока они сами не прибегут да под белы ручки не поднимут хозяина. Деньги-то отрабатывать надо!»

Между тем охранник склонился над боровом, и до художника донесся забористый мат. Мужчина встал, внимательно посмотрел по сторонам, словно ища кого-то. Магду, что ли? Его тяжелый пронизывающий взгляд остановился на Казаринове. Тот вжался в мокрое, изборожденное трещинами надгробие и затаил дыхание.

Мужчина отвернулся и присел около туши на корточки. Конечно же, он не заметил свидетеля позорной для хозяина сцены. А то бы…

Казаринов предпочел не думать, как мог отреагировать этот грозный тип. Главное, чтобы он не позвал сюда остальных. Художнику хотелось испариться, провалиться сквозь землю – пусть даже в какую-нибудь могилу! Покойников он не боялся. Живые куда опаснее.

Охранник возился с неповоротливой тушей. Еще бы! Такого поднять непросто. Странно, что боров не издает никаких звуков, даже не кряхтит. Может, он без сознания? Головой ударился, когда падал? И тут Казаринов вспомнил, как грубо, грязно выругался мужчина над телом своего тучного господина. Значит, был уверен, что тот его не слышит… Это что же выходит?

У Казаринова дух перехватило от страшной догадки. Выходит, Магда его зашибла! Но она только защищалась, все получилось ненароком. Не надо было борову лапать ее! Она не хотела. Несчастный случай…

Он ощутил, что замерз и трясется в ознобе. Хмель выветрился, зубы выбивали мелкую дробь.

Таврин сразу все понял, увидев убегающую по аллее женщину в трауре. Магда дала боссу от ворот поворот. Хорошо, что он не послушался Феоктистова и не остался в машине. Тот небось рвет и мечет, пожалуй, еще инфаркт его хватит или удар. Поколебавшись, появляться на глаза банкиру или нет, начальник службы безопасности решил удостовериться, что с тем все в порядке.