– Не могли бы вы объяснить, что вы делали на Бромптонском кладбище и чем занимались потом?

Ответа не последовало, и Готорн продолжил:

– В полиции пока не знают, что вы там были, и если я им сообщу, они будут крайне заинтересованы. Поверьте, со мной куда проще.

Гудвин сник. При ближайшем рассмотрении было видно, как он придавлен горем, – впрочем, неудивительно. Авария, унесшая жизнь одного сына и сделавшая инвалидом второго, стала началом цепи несчастий, отнявших дом, разрушивших брак, а затем и бизнес. Я знал, что он ответит на все вопросы, – у него почти не осталось сил на борьбу.

– Да, я был на похоронах, и что? Это преступление?

– Как знать, как знать… Вы же слышали музыку. «День-деньской колеса крутятся…» Если мне не изменяет память, это квалифицируется как «агрессивное или непристойное поведение на похоронах», хотя можно приравнять и к взлому: кто-то взломал гроб и положил туда будильник. Вам что-нибудь известно об этом?

– Нет.

– Однако вы видели, что произошло?

– Да, конечно.

– Эта песня о чем-то вам говорит?

На мгновение глаза Гудвина превратились в два бездонных колодца отчаяния.

– Она была на похоронах Тимми, – прошелестел он. – Его любимая песенка.

Даже Готорн заколебался, но лишь на секунду, и тут же ринулся в атаку:

– Так зачем вы туда пошли? Чего ради ходить на похороны к женщине, которую ненавидишь?

– Именно потому, что ненавижу!

Гудвин покраснел; тяжелые густые брови подчеркивали гнев.

– Эта женщина своей глупостью и небрежностью убила моего сына, восьмилетнего мальчика, и превратила его брата, нашего солнечного зайчика, практически в овощ. Она разрушила мою жизнь! Я пошел на похороны, чтобы увидеть, как ее зарывают в землю, – я надеялся, что это принесет мне облегчение.

– Ну и как, принесло?

– Нет.

– А смерть Дэмиэна Каупера?

Готорн напоминал теннисиста, подающего мяч через сетку: та же пружинистая энергия, сосредоточенность.

– Вы думаете, я его убил? – фыркнул Гудвин. – После похорон я пошел прогуляться: сперва по Кингс-роуд, затем вдоль Темзы. Да-да, знаю, очень удобно: никаких свидетелей, никто не подтвердит мое алиби. Но с чего мне желать ему смерти? Не он же вел машину!

– Мать скрылась с места происшествия, чтобы его защитить.

– Это ее решение, трусливое и эгоистичное; сын тут ни при чем.

Я мыслил в том же ключе: у Алана Гудвина имелась веская причина убить Дайану Каупер, но не было повода распространять месть и на сына.

Оба умолкли ненадолго, словно боксеры на ринге между раундами, затем Готорн снова вступил в бой:

– Вы ходили к миссис Каупер.

Гудвин помедлил.

– Нет.

– Не лгите, я знаю, что вы были там.

– Откуда?

– Миссис Каупер рассказала сыну. Судя по его словам, вы ей угрожали.

– Ничего подобного! – Гудвин осекся и вздохнул. – Ну ладно, ходил. Не вижу смысла отрицать. Недели три-четыре назад.

– За две недели до ее смерти.

– Я скажу вам, когда это было, – через две недели после того, как Джудит попросила меня съехать. Мы окончательно осознали, что наш брак нельзя спасти. Тогда-то я и пошел к миссис Каупер. Мне пришло в голову, что она поможет, причем с радостью…

– Поможет? Каким образом?

– Деньгами, как еще! – Гудвин снова вздохнул. – Ладно, я расскажу, и знаете почему? Потому что мне уже все равно. У меня больше ничего не осталось, фирма летит к чертям. Компании больше не хотят тратиться… уж точно не на корпоративные мероприятия. Гордон Браун[25] довел эту чертову страну до ручки, а новые власти вообще ни черта не смыслят. Теперь все затягивают пояса, и такие, как я, первыми двигают на выход.

С Джудит тоже кончено. Двадцать четыре года вместе… Однажды ты просыпаешься и вдруг понимаешь, что не можешь находиться с человеком в одной комнате, – по крайней мере, она так говорит. – Гудвин указал на потолок. – Наверху крошечная квартирка – здесь я теперь и живу. Мне пятьдесят пять лет, а я варю яйца на единственной конфорке или приношу бигмаки в бумажных пакетах – вот до чего я дошел… С этим я еще могу смириться, мне все равно. Знаете, что самое обидное? Знаете, зачем я обратился к этой женщине? Мы теряем дом, наш дом в Харроу-он-Хилл – нет денег на выплату по закладной. Черт бы с ним, но там живет Ларри. Ему там хорошо, спокойно; это единственное место, где он чувствует себя в безопасности.

Гудвин гневно блеснул глазами.

– Если бы я мог хоть как-то его защитить, я бы пошел на все! Вот поэтому я проглотил гордость и заявился к миссис Каупер. Я думал, что она поможет – живет в шикарном особняке в Челси; сын в Голливуде зарабатывает целое состояние, судя по тому, что пишут в газетах. Я думал, вдруг у нее найдется хоть капля порядочности и она захочет как-то возместить нам ущерб, помочь…

– Ну и что, помогла?

– А сами-то как думаете? – фыркнул Гудвин. – Попыталась захлопнуть дверь у меня перед носом, а когда я все-таки вошел, угрожала вызвать полицию.

– Вы что, вломились силой? – уточнил Готорн.

– Я убедил ее выслушать меня. Я не угрожал… Да я чуть ли не на колени встал, выпрашивая десять минут ее времени!

Он помолчал.

– Я всего лишь хотел попросить в долг. У меня наклевывалась парочка вариантов, я вполне мог бы еще протянуть… Нет, куда там! И слушать не хотела! Не представляю, как человек может быть таким черствым, таким бездушным… Попросту велела убираться. Так я и сделал. Сто раз пожалел, что вообще пошел, – вот до чего я опустился…

– А в какой комнате происходил разговор?

– В гостиной, а что?

– Во сколько?

– Где-то в обеденное время.

– Значит, шторы были подвязаны?

– Да… – Гудвина явно озадачил вопрос.

– А откуда вы знали, что она будет дома?

– Я и не знал. Просто зашел наугад.

– А потом отправили ей письмо.

Гудвин помедлил лишь секунду.

– Да.

Готорн достал из кармана пиджака записку, которую ему дала Андреа Клюванек. Я совершенно о ней забыл – столько всего произошло за последнее время.

– «Я наблюдал за вами и знаю, что вам дорого. Вы за все заплатите, обещаю», – прочел он. – Вот вы говорите – не угрожали, а это, по-вашему, как понимать?

– Я просто вышел из себя, надо было спустить пар.