– Переживала за Дэмиэна! И потом, она же соучастница! Каким-то образом Алан Гудвин узнал правду, вот и убил обоих.

Поезд набирал скорость, восточный Лондон понемногу уступал место зелени и открытым пейзажам.

– Нет, не пойдет, – резюмировал Готорн. – Полиция наверняка проверила ее зрение; к тому же ты забываешь кучу других факторов.

– Каких?

Готорн пожал плечами – видно, ему лень было продолжать разговор. Впрочем, подумав, он все-таки сжалился надо мной.

– В каком состоянии Дайана Каупер пришла к гробовщику? И что первое она увидела там?

– Что?

– У тебя записано в той дурацкой первой главе. В этом вся суть.

Что она увидела первым?

Я попытался представить себя на месте Дайаны. Вот я выхожу из автобуса, иду по тротуару. Так, вывеска «Корнуоллис и сыновья», даже две. Или часы, остановившиеся за минуту до полуночи. О чем это может говорить? Еще книга из мрамора в витрине – типично для подобных заведений. Состояние? Миссис Каупер знала, что умрет, – так сказал Готорн. Кто-то ей угрожал, однако она не пошла в полицию. Почему?

Неожиданно я разозлился.

– В конце-то концов! Ты тащишь меня через полстраны – мог бы и объяснить, куда мы едем и зачем!

– Я уже сказал – мы едем повидать судью, а потом на место преступления.

– Так, значит, это имеет отношение к делу?

Готорн улыбнулся. Его лицо отражалось в оконном стекле, за которым проносились сельские пейзажи.

– Когда тебе платят посуточно, все имеет отношение к делу.

Он углубился в книгу и больше не проронил ни слова.

* * *

Найджел Уэстон, судья, вынесший решение в пользу Дайаны Каупер, жил в самом центре Кентербери с видом на кафедральный собор с одной стороны и колледж Святого Августина – с другой. Проработав всю жизнь с законом, он решил окружить себя историей и религией: древние стены, шпили, проповедники на велосипедах. Солидное пропорциональное здание с обширным газоном: комфортное жилище человека, устроившего себе комфортную жизнь.

Готорн договорился о встрече на одиннадцать часов, и Уэстон поджидал нас у двери, пока я расплачивался за такси. Он был похож скорее на музыканта или дирижера, чем на законника в отставке: изящный, хрупкий, с длинными тонкими пальцами. Ему шел восьмой десяток, и с годами Уэстон усох, почти исчез в своем кардигане крупной вязки и вельветовых брюках; на ногах – шлепанцы вместо туфель. Запавшие глаза напряженно смотрели на нас поверх жестких скул, как два клерка на скамье.

– Входите, входите. Надеюсь, поездка была приятной?

Я удивился его любезности. Наверное, Готорн не сказал ему, зачем мы приехали.

Мы последовали за ним в холл, устланный толстыми коврами, уставленный антиквариатом и дорогими предметами искусства. Я узнал рисунок Эрика Гилла и акварель Эрика Равилиуса[28]; и то и другое – оригиналы. Уэстон провел нас в маленькую гостиную с видом на лужайку. В камине горел огонь – тоже настоящий. На столе были приготовлены кофе и печенье.

– Очень рад познакомиться с вами, мистер Готорн, – начал Уэстон, едва мы сели. – У вас солидная репутация. Взять хоть ту историю с русским послом – дело Безрукова. Отличная работа!

– Его признали невиновным, – напомнил Готорн.

– У него была блестящая защита, и присяжных, на мой взгляд, сбили с толку. Он виновен, вне всяких сомнений. Не желаете ли кофе?

Я не ожидал, что судья так хорошо знает Готорна. Интересно, это было во время его работы в полиции или уже после? Да и неужто городская полиция имеет дело с русским посольством?

Судья налил всем кофе. Я разглядывал комнату, центр которой занимал малый рояль «Блютнер»; на крышке – с полдюжины фотографий в старомодных рамках. На четырех из них Уэстон с каким-то мужчиной, на одной – в гавайских рубашках и шортах, рука об руку. Я не сомневался – Готорн тоже успел их заметить.

– Так что привело вас в Кентербери? – спросил Уэстон.

– Я расследую двойное убийство: Дайаны Каупер и ее сына.

– Читал. Ужасная история! Значит, вы консультируете полицию?

– Да, сэр.

– Очень мудро с их стороны не отпускать вас! Вы считаете, что авария в Диле и смерть ребенка имеют отношение к убийствам?

– Не исключаю, сэр.

– М-да… В подобных случаях эмоции действительно зашкаливают, а поскольку приближается десятая годовщина происшествия, пожалуй, вероятность есть. Впрочем, у вас наверняка имеется полный доступ ко всем судебным документам, так что не представляю, чем могу помочь.

Уэстон до сих пор выражался как судья: каждое слово тщательно взвешено.

– Всегда полезно пообщаться с фактическими участниками.

– Согласен. Между письменными показаниями и устными большая разница. Вы уже встречались с семьей? С Гудвинами?

– Да, сэр.

– Мне их ужасно жаль. И тогда было жаль. Они считают, что вердикт вынесен несправедливо, однако – вы сами прекрасно знаете, мистер Готорн, – в таких случаях мнение семьи пострадавших нельзя принимать во внимание.

– Понимаю.

Тут дверь открылась, и к нам заглянул мужчина с фотографий: низкорослый, коренастый, лет на десять моложе Уэстона. В руках у него была продуктовая сумка.

– Я собираюсь выйти, – сказал он. – Тебе ничего не надо?

– Я оставил список на кухне.

– Да, видел. Просто подумал: может, ты забыл что-нибудь?

– У нас кончается средство для моечной машины.

– Есть в списке.

– Тогда больше ничего.

– Ладно, я пошел.

И дверь закрылась.

– Это Колин, – пояснил Уэстон.

Пожалуй, Колин выбрал самый неудачный момент. Я покосился на Готорна. Внешне его поведение не изменилось, однако в комнате отчетливо повеяло напряженностью. Не сомневаюсь, что появление Колина повлияло на дальнейший разговор.

– Газеты тоже были не в восторге от вашего вердикта, – произнес Готорн, и я заметил злобный огонек в его глазах.

Уэстон натянуто улыбнулся.

– Я никогда не читаю газет. Их мнение не имеет отношения к фактам.

– Факты заключаются в том, что она убила восьмилетнего мальчика, покалечила его брата, а ей всего лишь погрозили пальцем.

Улыбка судьи стала еще холоднее.

– Задача обвиненителей – доказать смерть в результате неосторожного вождения согласно параграфу 2a ПДД от 1988 года. Им это не удалось, что вполне логично. Миссис Каупер не нарушила правила и не создавала своим поведением значительных рисков на дороге. Она не употребляла алкоголь или наркотики… Продолжать? У нее не было намерения причинить вред кому-либо.