– Лиза останется здесь.

– Это решать мне.

– Побойся Бога!

– Не забывай, кто была ее мать! – прохрипела из-за стола баба Шура, когда раздался звонок в дверь и Лиза не вбежала, но тихо вошла в квартиру и невыразительным голосом передала слова Татьяны Петровны.

На следующий день баба Шура сама отправилась в школу, отдала учительнице пластмассовый значок и очень сдержанно, но твердо обратилась к ней с просьбой не записывать ее внучку ни в какие добровольные детские организации, сославшись на статью из Конституции, которая гарантирует соблюдение прав верующих.

– Александра Васильевна, это же просто игра. Форма, которую можно наполнить каким угодно содержанием – учить детей дружить, заботиться друг о друге, уважать старших, быть трудолюбивыми, честными, смелыми. Скажите мне, что в этом дурного?

Баба Шура угрюмо молчала, оставшись в дверях и не отвечая на приглашение присесть. В коридоре бегали, играли в ручеек и кричали дети со звездочками и в красных галстуках, школьники постарше изображали слона и забирались друг на друга, старшеклассницы ходили парами, стреляя робко накрашенными глазами по сторонам, и явление колючей старухи с клюкой, овладевшей одной из детских душ, казалось бредом.

– Никто не посягает на религиозные чувства ваши и вашей внучатой племянницы, – говорила Татьяна Петровна как могла ласково и мягко, – напротив, мы стремимся к тому же, только с другого конца.

– Вот поэтому и нет у меня никаких религиозных чувств, – буркнула баба Шура.

– Тогда я вас просто не понимаю. Зачем вам это?

Старуха стояла, тяжело опершись на палку. В ее глубоких, черных, немигающих глазах не было злости, скорее они выражали печаль и усталость. Было бессмысленно переубеждать, уговаривать эту женщину – она походила на брошенный в воду камень, такая же неподвижная, твердая и равнодушная к тому, что происходит вокруг.

– Если люди не могут жить без идолов, пусть лучше те, чем эти, – произнесла она. – Они не такие кровожадные.

– Я слышала, что вы с сестрой много пострадали, и не стану с вами спорить, – ответила учительница. – Но подумайте сами, стоит ли вносить разлад в душу девочки? Лиза растеряна, это отвлекает, мучает ее, отрывает от других детей. Не лучше ли поступать так, как требуют интересы ребенка?

– Поступать надо так, как требует правда, – отрезала хромоножка. – И я пришла не для того, чтобы с вами дискутировать и рассказывать о чувствах к Лизе. Я защищаю права родной внучки.

– Боюсь, что вы путаете ее права со своими.

– Вас это не касается.

– Что ж, как хотите, – вздохнула учительница, и ее живой взгляд сделался необыкновенно усталым. – Однако вы не являетесь опекуном Лизы.

– Мы с сестрой воспитываем внучку вместе. – Глаза у Шуры сверкнули, и голос сделался неожиданно звонким, как у девочки.

– И тем не менее этот вопрос должна решать ее родная бабушка, – твердо сказала учительница, выдерживая гневный взгляд.

Шура передернулась, побелевшая рука ее крепче вцепилась в палку, но сказать она ничего не сказала, а назавтра баба Аля подошла к Татьяне Петровне и, не поднимая глаз, сбивчиво подтвердила слова сестры.

Весь класс облетела невероятная новость, что Лиза Непомилуева не будет носить октябрятскую звездочку. Дети не интересовались, почему она отказалась от значка, зато на переменах обсуждали, кому теперь достанется заветное Лизино сокровище. Некоторые девочки льстиво поглядывали на Татьяну Петровну, а мальчики старательнее обычного писали в тетрадях буквы и читали слова в букваре, однако лучшую учительницу Бауманского района занимали иные мысли.

Утаить дело от школьного начальства не удавалось. Уговорить упрямую хромую старуху и ее безвольную, чем-то напуганную сестру – тоже.

– Господи, Таня, этого нам только не хватало! – воскликнула директор школы, обхватив голову руками, когда Татьяна Петровна рассказала о том, что случилось в классе.

Заперевшись в кабинете с учительницей, директор листала документы Лизы Непомилуевой, которыми была так поражена и растрогана полгода назад.

Медицинская карта, копия свидетельства о рождении, копия судебного решения о назначении бабушки официальным опекуном. Здесь было что-то не так, что-то непонятное и неприятное, и, еще не зная, чем все окончится, директор почувствовала острую тоску и сожаление, что приняла ребенка в школу. Под любым предлогом она всегда старалась не брать детей из неполных семей – ее школа была образцом благополучия, и только такая школа могла дать детям достойное образование. Что ждет теперь школу? Проверки из роно, райкома партии, горкома, вызовы, разбирательства…

– Ты отца найти не пробовала?

– Как? – спросила осунувшаяся Татьяна Петровна. – Брак не был зарегистрирован.

– А бабушки где работают? – В голосе у директрисы послышалась слабая надежда.

– Одна нигде, она инвалид, другая – гардеробщица в иностранке.

– Господи, куда я только смотрела? – быстро заговорила директор, расхаживая по кабинету и нанизывая одно предложение на другое. – Затмение какое-то нашло. Давай еще раз вызовем обеих бабушек. Поговорим все вместе в моем кабинете. Припугнем судом. Надо постараться их расколоть. Одна из них точно вменяемая.

Однако разговоры с Лизиными воспитательницами ни к чему не привели. Баба Шура прийти в школу отказалась, сославшись на больную ногу, и не согласилась ни на встречу у себя дома, ни на разговор по телефону, а баба Аля – бледная, трясущаяся – вела себя чрезвычайно странно и говорила совершенно несуразные вещи про внученьку, которая сама решила не носить звездочку, и идти против ее воли она не может.

– Да при чем здесь вообще звездочка? – вскипела директриса. – Как вы не понимаете, что если уже в первом классе девочка отказывается подчиняться школьным правилам, то в восьмом она забеременеет?

И не удержавшись, в сердцах добавила:

– С ее-то наследственностью.

Баба Аля охнула, и взгляд у нее сделался бессмысленным.

– Пишите заявление, бабуля! – приказала директор, почти наверняка уверенная, что писать что-либо старая женщина побоится.

– Я… уже написала, – еще более виновато и потерянно пролепетала баба Аля, доставая из потертой дерматиновой сумки с двумя ручками листок, над которым трудилась все утро ее сестра.

– Мягко стелет, да жестко спать, – процедила директор, когда старушка, не чуя под собой пола, бочком, пытаясь сохранить елейную улыбку на лице, выскользнула за дверь. – Ребенка надо немедленно спасать.

Но слова, которые могли бы хорошо прозвучать где-нибудь на совещании в райкоме, совершенно нелепо отдавались в разговоре с Татьяной Петровной.

– Я не знаю, обратиться в комиссию по делам несовершеннолетних, что ли, – раздраженно сказала директриса и закурила. – Я не понимаю тебя, Таня. Чего ты ждешь? Это твое упущение. Да к тому же ты еще назначила ее старостой.