Когда засучиваю рукава, открываю горячую воду и принимаюсь за работу, чьи-то руки ложатся на мою задницу. Дергаюсь, но меня с силой впечатывают в мойку – до боли в паховых костях, до рези перед глазами. Охаю испуганно, отталкиваюсь назад, пытаюсь отпихнуть от себя того, кто решил присвоить себе мое тело. Это какой-то бред. Может быть, я все-таки выпила, и теперь мне это мерещится? Но вот она, боль, и она очень даже реальная. Вскрикиваю, а липкий страх вперемешку с алкогольным ароматом ползет по коже. Тот, кто посягает на мое личное пространство, лапает меня, жарко дыша в шею, слюнявя кожу, он – реальный.

– Да твою… – вскрикиваю, но на рот ложится широкая ладонь, лишая меня последней надежды на сопротивление.

Мягкая и нежная ладонь. Как у девочки. И единственное, что я понимаю в этот момент: это не Мирослав.

Мирослав

В окнах горит свет. Во всех сразу, и это заставляет нахмуриться. Юрка опять кого-то привел? Оставляю машину на своем месте рядом с белой девяткой соседа сверху, смотрю на часы, прикидываю, успею ли купить цветов для Арины – о многом думаю. Но когда на меня из темноты выступает фигура бухого в стельку Никитоса, кроме удивления, ничего не остается. Он тут откуда? Общага далеко.

– У тебя рубашка расстегнута, – замечаю, глядя на полуголого приятеля. – Не знал, что ты такой горячий парень.

Никита хлопает себя по карманам, бормочет под нос что-то и зябко ежится, похоже, только сейчас осознав, что шастает с голым пузом по улице поздней осенью.

– Крутая была вечеринка, старик, – заявляет, перейдя на зловещий шепот. Громко ржет и, покачиваясь на длинных ногах, уходит, ломая на своем пути чахлые кусты.

Смотрю на горящие окна, витиевато матерюсь про себя и обещаю кое-кого все-таки прихлопнуть. Мы так-то еще о Нине не поговорили по душам, а тут еще лучше – вечеринка. Ноги у меня длинные, лифт ждать долго, еще дольше в нем тарахтеть на шестой этаж, потому я, перемахивая через две ступеньки разом, за считанные минуты оказываюсь на нашей лестничной клетке. Дверь в квартиру распахнута, но я вдруг замечаю парочку на верхнем пролете, и странная догадка, которой вряд ли найду подтверждение, рождается в голове. Потому что вот тут, совсем рядом, я своими собственными глазами вижу Ольгу – ту самую глуповатую подружку моей Арины. Они меня не замечают, а я не хочу тратить на них время.

Мне нужно оценить масштаб катастрофы, взмылить Юрке шею, а может, даже несколько ребер сломать. Кажется, именно на лучшем друге я и отведу душу. В квартире грязно, воняет спиртным и тихо. Вечеринка, похоже, рассосалась сама по себе до моего приезда. Внезапно какой-то шум привлекает внимание – вдалеке слышится писк и будто бы звуки возни. Мощным хлопком закрываю дверь, иду по истоптанному грязному полу, и чем ближе к кухне, тем яснее понимаю – там что-то происходит. Что-то не очень хорошее.

– Да вашу мать! – реву взбешенным зверем, когда замечаю широкую спину и вихрастый затылок. Знакомый затылок.

Гнида Соловьев. Он лапает какую-то девчонку, зажимает ее уж как-то слишком лихо, а она пытается вырваться. И да, это не очень похоже на ролевую игру. Я только мелькающие руки вижу, и перед глазами все вдруг сливается в кровавое месиво. Я бросаюсь к Соловьеву раньше, чем успеваю понять, кому именно принадлежат тонкие руки и длинные музыкальные пальцы. В моей крови слишком много нерастраченной злобы, переходящей в сокрушительную ярость, обиды на мать, отвращения к Игорю, чтобы хорошо соображать. А еще во мне достаточно страха за девочку с изломанной душой.

Я не вижу, где Арина – ничего не различаю. Ничего не чувствую, кроме жажды крови. Она сопротивлялась, мать его. Она. Не. Хотела. Не хотела того, что этот ушлепок собирался с ней сделать. А если бы я не успел? Эта мысль очень уж страшная, и от нее холодным потом прошибает. Хватаю Соловьева за плечо, сжимаю его до хруста, резко тяну на себя и со всей силы разворачиваю к себе лицом. Дебильная улыбка стекает с его лица, как воск со свечки, а глаза мутные, пьяные. Все это я улавливаю короткими кадрами, вспышками, клочками разорванных черно-белых фотографий. Я толкаю Соловьева вправо. Он с громким стуком бьется затылком о стену. Взвизгивает Арина – ее голос я узнаю даже в таком состоянии, но я не смотрю на свою девушку. Потом, все потом. Сейчас мне просто нужно его убить. Соловьев хлопает глазами, будто резкость пытается навести, кричит матерно, противно. Дерется, толкается, но я сильнее: нажимаю на его шею предплечьем, давлю со всей дури, не думая о последствиях. Моя планка в который раз упала, и только чудо еще держит Пашу на этом свете.

– Гнида. Тварь, – выплевываю ядом, каждое слово очерчивая новым толчком. – Куда ты полез? Придурочный.

Из горла рвется рык больше похожий на рев, а челюсть клинит с такой силой, что вот-вот зубы раскрошатся в пыль. Но даже если они уже посыпались, я все равно ничего не чувствую. Лишь ярость и онемение. Кто-то хватает меня с двух сторон, повисает на руке, плотно обхватив предплечье.

– Ты его убьешь, придурок, – орут в ухо. – Ты сядешь из-за него. Мир, одумайся!

Вроде бы это голос Юрки, но я не уверен. Сейчас я, со слетевшей наглухо крышей, мало что способен понимать.

– Я убью его, убью, – ору и не даю себя оттащить. – Он лапал ее! Отпусти!

Соловьев хрипит, бьется, а глаза напротив вытаращены, в них плещется страх. Настоящий животный ужас, который пахнет одуряюще. Адреналин ударяет в голову, кровь приливает к лицу, мне становится дико жарко.

– Мир, пожалуйста, Мир!

Вот этот голос я способен узнать даже в таком состоянии. Арина. Она испугана, и только это приводит меня в чувства.

– Сволочь похотливая, – бью Соловьева в челюсть, и он только чудом не падает плашмя, когда подаюсь назад, выпустив из тисков его горло.

Меня он больше не волнует. Даже если сдохнет прямо сейчас, не волнует. В небольшой кухне сейчас существует только Арина. Ее страх я тоже чувствую кожей, всей душой своей ощущаю. Обхватываю лицо ладонями, глажу, касаюсь, каждой клеткой ощущаю жар ее кожи. Вода все так же льется в раковину, и капли ее, ударяясь о грязную посуду, разлетаются во все стороны. Влага не только на столешнице, она на лице той девушки, в которую успел втрескаться, словно безумный.

– Ты цела? Все хорошо?

Ощупываю ее шею, волосы, одежду. Вниз руками до самых бедер и снова вверх. Если он и пытался влезть к ней в трусы помимо воли, у него ничего не вышло. Хвала всему на свете!

– Я успел? Скажи мне, успел?

Арина лихорадочно кивает, а глаза сейчас такие огромные, что в них можно утонуть. Меня засасывает в воронку ее испуганного взгляда, я, ведомый адреналином, набрасываюсь на ее губы голодным животным. Целоваться сейчас, когда кулаки вновь разбиты в кровь, наверное, неправильно. Но мне нужно это. Необходимо погасить яростную вспышку, затушить вулкан, иначе сдвинусь и все-таки закончу начатое. Меня медленно отпускает. Арина – мой источник. Девушка, способная меня починить. Арина дрожит. Трясется так сильно, что я боюсь – у нее температура. Разрываю поцелуй, лицо ее осматриваю, а по нему слезы текут, оставляя полоски на штукатурке, смазывают тщательный макияж.