Дейву вдруг стало очень тяжело. Не хотел он здесь сидеть, да и вообще не хотел всего этого. Но он дал слово отцу – и, разумеется, не мог это слово нарушить.

– Все потому, что я не родила ему внуков, – сказала вдруг сестра. – Он не простил мне, что я так и не вышла замуж.

Дейв был с этим согласен, так что промолчал. Посмотрел через столик на ее руки, сжимающие стакан с чаем, и вдруг заметил, что у нее растут волосы на пальцах. Раньше он этого не замечал. Мелкие темные волоски на плоских участках между костяшками.

У отца тоже были волосы на пальцах; и сейчас, когда сестра поднесла чай к губам, ему вдруг показалось, что он видит перед собой уменьшенные руки отца. На миг подкатило желание вскочить и броситься бежать – и черт с ним, с обещанием и со всем на свете, он не сможет, просто не сможет!..

Дейв заставил себя отвести взгляд. Стал смотреть в окно, на детскую площадку при «Макдоналдсе» – пустые пластмассовые горки, лестницы и трубы, едва видимые в полумраке раннего утра.

Он не хотел встречаться с отцом. Доктора и Иокаста говорили, что старику хуже, что он превратился в обтянутый кожей скелет и бо́льшую часть времени проводит в полузабытьи. Дейв рассчитывал приехать после его смерти и уговорить Иокасту похоронить отца в закрытом гробу, чтобы и мертвого тела не видеть. Однако у отца случилось просветление длиной в неделю; он позвонил и через микрофон, через кошмарный микрофон, специально попросил Дейва приехать поскорее. Он хотел перед смертью взять с него некое обещание – и, как обычно, стремился получить это обещание лицом к лицу, глядя сыну в глаза.

Выхода не было. На следующее утро Дейв полетел в Лос-Анджелес, арендовал в аэропорту машину и отправился в Брентвуд, в дом – точнее, в особняк, – что купил отец своей четвертой жене. Отец лежал в огромной гостиной на больничной кровати, подключенный к мониторам, капельницам, кислородным трубкам; рядом сидела в кресле толстуха в белом халате и читала «Ю-Эс мэгэзин».

Рак взял свое: отец походил скорее на труп, чем на живого человека. Под прозрачной кожей на облысевшей голове просвечивали вены, зубы выдавались вперед, словно у черепа. Но никуда не исчезло ощущение силы и власти, для Дейва навсегда связанное с отцом. Даже толстуха в белом халате, хоть и сохраняла равнодушный вид, свойственный сиделкам у постели умирающих, что-то в напряженности ее позы подсказывало, что в любой момент, по первому слову отца она готова вскочить и броситься выполнять приказания.

Дейв всегда боялся силы, исходящей от отца, – потому и не хотел с ним встречаться, – и сейчас, подойдя к кровати так, чтобы отец его видел, вновь в полной мере ощутил страх и трепет.

– Здравствуй, – сказал он. – Как ты?

Отец оглядел его с ног до головы и промолчал.

– Я прилетел, как только смог, – нервно добавил Дейв.

Отец заговорил медленно, с трудом:

– Ты… все еще… с ней… с этой сучкой?

– Нет, – ответил Дейв. – Мы с Пэм разошлись, помнишь?

– Разумеется… помню… – Уму непостижимо, как этому еле слышному голосу удавалось звенеть сталью и сочиться презрением. – Но тебе… хватило бы ума… приползти обратно к ней.

Дейв попытался улыбнуться.

– Как… твоя… сестра?

– Не знаю. Давно с ней не разговаривал. – «Много лет, если быть точным», – добавил он про себя.

– Ну а я-то… знаю. Плохо… у нее все плохо…

– М-м… – Дейв не знал, что тут еще сказать.

Отец заворочался на кровати, придвигаясь к нему ближе.

– А теперь… сделай мне… одолжение…

Началось. Вот зачем он здесь. Вот что нужно отцу. Ничего хорошего не жди. Будь у него хоть капля мужества, в эту самую секунду он вышел бы, не оглядываясь! Однако вместо этого наклонился и спросил:

– Чего ты хочешь, папа?

И отец прошептал ему свое желание. Желание, идущее вразрез не только со всеми представлениями Дейва о добре и зле, но и с его инстинктами; желание грязное, извращенное – такое, какого только и можно было ждать от отца. Больше всего сейчас ему хотелось перевернуть отцовскую кровать, выдернуть из руки капельницу и вскричать: «Сдохни, старый ублюдок!» Но перед отцом он по-прежнему был трясущимся мальчишкой; поэтому кивнул, а когда этого оказалось недостаточно, вслух пообещал, что непременно выполнит желание отца.

– Ты хочешь, чтобы я позвонил…

– Иокаста позвонит… твоей сестре… и объяснит…

– А если она не захочет?

– Захочет, – ответил отец и рассмеялся сухим скрипучим смешком, от которого у Дейва холод прошел по коже.

Он ни секунды больше не мог находиться в этом доме. Просто выбежал вон, поехал в аэропорт и обменял обратный билет на другой, чтобы улететь пораньше.

Через несколько часов, когда Дейв прилетел домой, отец был уже мертв.

Услышав об этом, он только кивнул и сказал: «Хорошо».

Дейв доел свои оладьи и допил горькие остатки кофе. Сестра тоже почти закончила завтрак. Пора ехать. Первый яркий луч солнца на востоке, пробившись через грязное оконное стекло, ударил по глазам.

Наклонившись через стол, Дейв взял обе руки сестры в свои. Сестра вздрогнула, но не отняла руки. На ее лице читалась покорность.

– Это последнее, – сказал ей Дейв. – Обещаю. Больше он никогда ни к чему нас не принудит.

Она подняла на него глаза и улыбнулась – впервые со времени их встречи в Тусоне по-настоящему улыбнулась, радостной, счастливой улыбкой.

В этот миг Дейв вспомнил, как выглядела она маленькой. Вспомнил длинные светлые волосы, сарафанчик, миниатюрную черную сумочку, пластмассовые белые бусы. Она была почти хорошенькой, понял он.

И улыбнулся в ответ.

Она была почти хорошенькой.

– Ничего не хочешь мне сказать? – спросила на следующее утро Джина.

Она подошла к Стиву и оперлась задом об угол его стола, нагло выставив вперед лобок. Тонкие брюки в обтяжку, что были на ней, почти ничего не скрывали.

Стив отвел глаза.

– Я знаю, что ты был у меня дома.

Сердце упало, а в следующий миг отчаянно заколотилось о ребра, во рту мгновенно пересохло. Стив боялся заговорить, не доверяя своему голосу. «Откуда она знает?!»

– У меня в каждой комнате «видеоняня». На всякий случай. Не хочу, чтобы любой, кому взбредет в голову, шарился в моих вещах. – Джина интимно наклонилась к нему и понизила голос. – Даже в ванной камера есть!

Стив по-прежнему не мог ответить: все силы уходили на то, чтобы его лицо ничего не выражало, а за вдохом следовал выдох.

– Да ладно! – проговорила она, игриво толкнув его в плечо. – Я ведь знаю, что ты ничего дурного не хотел! Откровенно говоря, я даже польщена. Я видела, что ты ко мне неравнодушен, и все ждала, когда ты сделаешь первый шаг… – И, рассмеявшись, добавила: – Что ж, вчера вечером ты этот первый шаг определенно сделал!