небесах. Упрочивались взаимные связи. Они цементировали новую общность и отделяли нижестоящих.

Вновь появившаяся среда предпочитала поменьше знать о том, как живут, чем дышат, что думают громадные нищие территории.

Общество представляло собой некую слоеную массу – высшие и нижние страты существовали почти автономно, редко и нехотя соприкасаясь.

Если случалась такая оказия, в дело вступал отлично освоенный, административный футбол. Горе тому, кто стал мячом! Его пинали со всех сторон. Невозмутимо, вальяжно, безадресно. Мой киевлянин, защитник, ходатай, сам оказался на лобном месте. Он был растерян, даже раздавлен.

Помню, как с молодой толстокожестью сказал ему:

– Всего удивительней, что вы удивляетесь. С вашим-то опытом!

Он обреченно повторял:

– Необходим независимый суд.

– Нет спора. Но откуда ж он явится? Для независимого суда нужны независимые люди. Есть, разумеется, Высший Суд. Возможно, даже и на земле. Однако в той же недосягаемости, что и на небе. Есть возражения?

То был по-своему пародийный, выглядевший комично спор. С одной стороны, искушенный стряпчий, купанный во всех щелоках, настаивает на суверенности нашего гибкого правосудия. С другой стороны, молодой человек в роли усталого резонера. Странные шутки шутит жизнь!

8

Я не был ни слеп, ни глух, я знал, что происходит в стране и мире. Я понимал, что моя судьба зависит от множества обстоятельств: достаточно нескольким грозным звеньям сомкнуться в один железный узел – и он может стать роковой удавкой. Вокруг меня с угрожающим лязгом рушились жизни и биографии и, как впоследствии стало ясно, будущее давно стало зыбким, уже совсем от меня не зависящим.

Но я был вызывающе молод, так молоды только эти рисковые, прожаренные солнцем южане, и никакой рассудительный Север, ни сумрачные лица прохожих, ни стойкая бедность, ни чертова стужа не в силах совладать с их азартной, с их уморительной самоуверенностью.

Надежнее и крепче всего меня примиряли с реальным миром дочери рода человеческого. То был, боюсь прогневать пуристов, пестрый и взрывчатый хоровод. Помню, одна из моих подружек, немногословная, милая дама, превосходящая меня возрастом и жизненным опытом, впервые войдя в мою комнатенку, небрежно спросила:

– Рискнете обнять меня?

Я храбро рискнул и вдруг почувствовал, что упираюсь своим бедром в какой-то странный твердый предмет.

С улыбкой приподняв свою блузку, она показала мне пистолет – он был аккуратно приторочен к темно-коричневому пояску.

Я ошарашенно пробормотал:

– Вооружена и опасна…

Она удовлетворенно кивнула:

– Именно так, мой дорогой. И вооружена, и опасна. Больше того, о-очень опасна. И, прежде чем меня завалить, подумай, стоит ли со мной связываться? Я, чтоб ты знал, не предмет утех.

Однако в ту пору такие резоны мало воздействовали и еще меньше меня охлаждали. Наоборот.

Тем не менее остались в пристойных, почти приятельских отношениях. Я был благодарен этой валькирии не только за жаркие часы, но и за то, что она, между делом, расширила мои горизонты. В ту пору я был убежден, что таков вернейший путь погружения в жизнь.

Естественно, у многих сограждан знакомство со следователями оставило не столь благодушные воспоминания, но как получилось, так получилось. Я долго себя ощущал счастливчиком. Это завидное состояние совсем не всегда совпадало с реальностью, но мне оно помогло уцелеть в самых безрадостных обстоятельствах.

9

Что обнаружилось в те зависшие над самой пропастью времена, которые непостижимым образом смогли совместить несовместимое?

Мало-помалу надежно вышколенное, дисциплинированное население, перестрадавшее голодомор, выжившее после большого террора, выиграв страшную войну, начало на глазах распрямляться.

Официальный оптимизм сменялся достоинством победителей.

Перед Верховным Главнокомандующим встала во весь свой рост Проблема.

Как жить с вернувшимися героями, как быть с их возникшим самоуважением? Чужих достаточно победить, своих ему предстоит переделать. И эта возникшая необходимость неизмеримо сложней и тягостней. Но он не привык отступать, он справится.

Что должен понять народ-победитель? Победа, одержанная в бою, – лишь промежуточная победа. Главный противник – за океаном. Он убежден, что его богатство, новое мощное сверхоружие и Атлантический океан делают его всемогущим и вместе с тем неуязвимым. Это ошибка. Главный противник должен прозреть и убедиться, как иллюзорна столь розовая картина мира.

Чтобы вернуть его на землю, нужны ответственные решения и последовательные шаги.

Прежде всего возвысить физиков, а также поставить на место лириков.

Властителям дум пора уяснить то, что их власть весьма эфемерна, а думы должны крепить государство. В противном случае вероятны крайне прискорбные неприятности. Свою потребность в тайной свободе благоразумнее обменять на безопасность и обеспеченность. Бесспорно, вышли мы все из народа, но некоторые вышли чрезмерно. Искусство, разумеется, вечно, но жизнь может быть коротка.

Лирики поняли, трансформировались в социалистических реалистов. И образцовую тишину тревожило лишь хоровое пение.

10

Надо было увидеть державу, в которой появился на свет, трезвым, незамутненным взглядом. И постараться понять, по возможности, ее разносторонние свойства. Не удивляться ни расстоянию меж словом и делом, ни мужеству и стойкости в битве, ни рабской робости в повседневности. Привыкнуть к тому, что, встречая утро, не ведаешь, где встретишь ты ночь. Что упраздненный в Берлине расизм может однажды ожить в Москве. Что родина тебя приучила к жизни в осаде и конфронтации. Что у возлюбленной на бедре холодная недобрая сталь.

Равным образом нет смысла дивиться ни пухнущей сановной верхушке, ни ее жизни, ни ее деткам, ни их династическим бракам. Ни этому быстрому размежеванию, ни этим твердеющим на глазах социальным перегородкам.

В конце концов, все закономерно. Новое общество состоялось, сложилось, и в нем, как во всяком социуме, есть неизбежная разноэтажность. Кто-то преуспел и обласкан, кто-то не выдержал, не вписался, не совладал, сошел с дистанции.

Правила такта и деликатности требуют не выставлять напоказ карьерных взлетов, весомого статуса и обретенного благополучия.

Но новые хозяева жизни не обладали ни тонким вкусом, ни добродушным демократизмом – им доставляла острую радость возможность щегольнуть приобщенностью к элите, к власти, к высоким сферам. Недемонстрируемый успех теряет всю свою терпкую прелесть. Не та в нем сласть и не та цена.

А ну-ка порадуйтесь, бандерлоги, в какую звездную стратосферу меня вознесла моя судьба. Немногим дано из тусклого детства, нелегкой юности, серых будней взлететь на подобную вышину. Поныне ровесники копошатся в своих муравейниках, тянут лямку. Глядите, завидуйте, я исполин Советского Союза. А завтра… Кто знает, что будет завтра. Возможно, завтра шагну и выше.

Все эти внешне самодостаточные и самодовольные люди время от времени толковали о социальной справедливости, подчеркивали со скромной гордостью свои рабоче-крестьянские корни, и все стремились возможно дальше отбросить эту давно опостылевшую, навязшую в зубах мишуру. Столь очевидная непоследовательность имела скучное объяснение – вчерашние люмпены не привыкли к своей стремительной