– Выходит, русы, арии, ванны и другие наши предки – выходцы из Египта? – удивился Александр.

– Наоборот, – поправил его монах. – Даже наши древние философы неоднократно упоминают о том, что греческий бог Аполлон раз в год ездил на родину в Гиперборею, навестить близких. А Гиперборея, как известно, находилась прямо за Рипейскими горами.

– Уральскими?!

– Уральскими их стали называть совсем недавно, – заметил настоятель. – Даже Михайло Ломоносов и ваша бабушка называли их Рипейскими. И получается, что раннехристианская символика отсюда проникла сначала в Индию и Египет вместе с переселением народов, а затем, как Новый Завет из уст апостолов, снова вернулась на Русь.

– Невероятно! – обескураженно замотал головой Александр. – Вы, владыка, рассказываете такие вещи, после которых поневоле голова пойдет кругом. Но за одно то, что на Черноморском флоте Государства Российского с церковными делами справляется настоящий мудрец, мне как императору, не следует оставлять такого пастыря без внимания. По приезде в Таганрог сразу же пошлю в Священный синод прошение о посвящении вас в митрополиты.

Настоятель Свято-Георгиевского монастыря как мог, выразил благодарность Государю, еще раз уверил, что послушники помогут в ближайшее время овладеть посланным Богом сокровищем, и пошел провожать гостей до ворот.

Ранее царь хотел еще пару дней побыть в монастыре, но последствия осеннего купания заставляли его отбыть в Севастополь незамедлительно. Царских коней послушники подвели к той же лестнице. Камергер и Государь сели в седла.

– Запомни! – император глянул в упор на Федора Кузьмича. – Если доктор Виллие и его сотоварищ будут спрашивать, скажешь, что я застудился еще по дороге в монастырь из-за скудной одежды, поэтому долго там находиться не мог.

Прибыв в Севастополь, Государь сразу послал за врачами, но велел собираться в дорогу, ибо пора было возвращаться в Таганрог. Доктора вначале хотели пустить кровь императору и советовали отлежаться несколько дней, но тот, будто капризный ребенок, не соглашался на отверзие крови, на принятие пилюль и твердил, что возвращаться надо непременно завтра, что время уже упущено и это может плохо кончиться.

Государя конечно же никто не понял. Даже Федор Кузьмич мог только догадываться о замыслах царя. Но воле монарха перечить никто не отважился, и наутро царский поезд двинулся в путь. Губернатору Новороссии Воронцову все же удалось уговорить императора сесть в закрытый экипаж, потому как и погодные условия оставляли желать лучшего, и неожиданная простуда Александра могла плохо кончиться.

Когда половина пути до Таганрога уже была позади, со стороны Гуляйполя императорский поезд нагнала открытая коляска, в которой фельдъегерь Масков доставил Государю срочные депеши из Петербурга. Александр Благословенный старался никогда не откладывать дела «на потом» и тут же ознакомился с доставленными фельдъегерем депешами.

Судя по тому, как помрачнело лицо императора, хорошего в письмах было немного. Во всяком случае, Государь велел Маскову следовать за поездом в Орехов, который виднелся впереди на берегу небольшой речушки Конка. Сам император не сел обратно в экипаж, а потребовал себе оседланного коня, вскочил на него и дал шпоры. Все, кто был верхом, устремились за императором в Орехов. Кучера царского поезда тоже принялись настегивать коней, но догнать верховых оказалось пустой затеей.

Ямщик, доставивший фельдъегеря Маскова пред светлые очи Его Величества, тоже пытался не отстать от царского поезда. Но, то ли породистым коням не понравились ласки кнутом, то ли сам ямщик не смог сдержать вожжи, а коляска одним колесом вдруг попала в ухаб и завалилась набок. Сидевший в ней фельдъегерь не ожидал такой оказии и пулей вылетел на дорогу. Падение его закончилось не очень удачно: ударившись головой о камень, Масков сломал себе шею и мгновенно потерял сознание.

Все это видел император, который уже был на другом берегу речушки. Государь придержал коня, сокрушенно покачал головой и послал лейб-медика Тарасова, чтобы тот помог елико возможно незадачливому посыльному.

В Орехове для Государя не нашлось достойного дома, и царский поезд остановился на постоялом дворе. Император сразу же вызвал к себе Федора Кузьмича и заперся с ним в нумере на долгое время. Из-за двери иногда слышался гневный голос Государя:

– Я тебе уже битый час твержу, Федор Кузьмич, ошибки быть не может! По моем возвращении в Таганрог какое-то Южное тайное общество во главе с Паулем Пестелем должно совершить на меня нападение с летальным исходом! Генерал-лейтенант Иван Осипович де Витт никогда не посылает непроверенных писем! Я этого Пестеля еще по Вятскому пехотному полку помню. Он был настоящим полковником, и я лично выделил ему за верноподданную службу три тысячи десятин земли.

– Не в коня корм, Ваше Величество, – усмехнулся камергер. – Еще ваш батюшка вовремя понял, что масонам и всяческой забугорной нечисти доверять не след! А вы им – земли! Ордена! Вотчины! Вот и доигрались в бирюльки.

– Во что?..

– В бирюльки, – повторил казак. – Но не об этом сейчас речь. Я мыслю, что владеющий информацией – уже вооружен!

– Именно! Не об этом речь! – гневно воскликнул император. – Несколько дней назад игумен Агафангел предсказал мне, что если придет известие, я должен быть готов нести крест свой! А это – либо гражданская война и тысячи ни в чем не повинных, отдавших жизнь за царя и отечество, либо оставление мной царского престола во Славу Божию! Я же не единожды говорил об этом, Федор Кузьмич.

– Да помню я все, Ваше Величество, помню, – отмахнулся камергер. – Но как вы все преподнесете императрице Елизавете Алексеевне и Марии Федоровне, матушке вашей?

– Матушке я сегодня же отпишу в Петербург, а с Елизаветой Федоровной по приезде поговорю. Только ты немедленно объяви всем, что состояние императора с простудой ухудшается. Да, чуть не забыл! Наведайся к фельдъегерю Маскову. Он под присмотром лейб-медика Тарасова. Доложи мне, как он и будет ли жить?

– Что вы, Ваше Величество?! – чуть не поперхнулся камергер. – Тарасов уже докладывал, что жить посыльный, скорее всего, будет. Вот только до конца жизни прикован к постели окажется. Так уж ему угораздило упасть.

– Вот и ладно, – обрадовался император. – Семье фельдъегеря надо выписать пожизненный пенсион, а сам он, если не жилец, то послужит «императорским телом» на время перевозки. В Петербурге его заменят на умершего Струменского. Кстати, в депешах было известие о кончине унтер-офицера, так что лучшего совпадения обстоятельств нам не сыскать. На отпевании можно спокойно открыть гроб, так как Струменского недаром прозвали Александром Вторым. Вот и пусть после смерти послужат во благо Отечества.

– Отечества?

– Да, ты не ослышался, Федор Кузьмич, – кивнул головой император. – Именно Отечества нашего, так как мой брат Николай может быть довольно жестким по отношению к заговорщикам и прочим смутьянам. Именно поэтому я настоял на семейном совете, где решено, что трон Государства Российского должен достаться Государю от рождения, а не по очередности появления на свет Божий. Константин уже обосновался в Варшаве. Ему среди поляков легче живется. Вот и пусть каждый сидит в своих санях, а я же удалюсь в храм Божий послушником к моему духовнику Серафиму Саровскому. Пока он жив, может быть, научусь молиться по-настоящему, а не только, как велит канон. Сходи в конюшню, вели ямщикам закладывать. Утром выезжаю в Таганрог.