– Он спит… – негромко сказала мама Толли. – Не бойся, он просто спит.

И она положила ладонь Юре на плечо. Он не пошевелился. Мама Толли его снова погладила. Так, будто лечила любовью. Я вспомнила то, что мне рассказывала Тай про её ребенка. Про жизнь в милосердном доме. Поняла, что сейчас расплачусь, и выдохнула медленно…

– Я вашу жабу разбила. Извините.

– Да ничего… Всё ерунда, капелька моя. Лишь бы вы были в порядке.

И она посмотрела на Юру. Он спал крепко, мне даже страшно стало.

– Что с ним?

Мама Толли сказала незнакомое слово, по смыслу вроде «переел» или «перегрелся». Но так только про энергию говорят. «Перебрал», вот!

Я вспомнила папу после корпоратива…

– Он хотел, чтобы тебе стало легче… Видишь, опять не справился… Ни он, ни ты.

– Но я же не знала, что так будет.

Мама Толли покачала головой.

– Нельзя так часто сдавать. Гори, но живи. Осторожнее, капелька. Если сильно вспыхнешь, то останешься навсегда на другой стороне!

И она обернулась, посмотрела на крышку люка. Туда, где мы прятались от грозы, где ночевал старец Ларий. Глава Ордена.

– Кто ваш Ларий на самом деле?

– Он же ваш… Не наш. Ларий – человек из твоего мира, он первым к нам пришёл, увидел, как у нас тут живут… И остался навсегда. Основал Орден.

– Гудвин, великий и ужасный…

Я уже привыкла, что они не ловят цитаты. Но на этот раз мама Толли кивнула:

– Он тоже так себя называет.

– А кроме него и меня ещё кто-нибудь есть… оттуда? От нас?

– Не имею права говорить. Прости, Дым.

– Почему?

– Это запрещено уставом Ордена.

Она сейчас смотрела будто не на меня. На кого-то чужого. Как Юра на набережной, когда с нами торговались.

Я вспомнила, как мы ходили в дом милосердия. Мама Толли передаёт в окно что-то… Маленький экранчик! Он похож на двойное зеркальце или пудреницу.

– Вы ведь продаёте энергию для чужих экранов?

– Да, конечно.

– Но это же воровство?

– Нет. Это для благого дела. Можно купить еду, одежду, лекарства. Отнести в дом милосердия. Это цель Ордена. Помогать, лечить, поддерживать.

Я не знаю, насколько это правильно. Одежда и еда – правильно, конечно. Но что со мной это сделали против воли, не рассказывая… не ставя в известность, вот! Это как с волонтёрами – ими становятся сами люди, добровольно. Их не принуждают. А мной будто вслепую играли. Прикололи каплю и даже не объяснили, что я теперь себе не принадлежу.

– А почему вы мне не сказали?

– Мы не были уверены, что ты согласишься! А у тебя ведь очень мощная энергия. Орден не мог рисковать. Это его цель – искать ресурс и разумно его распределять. Понимаешь, капелька?

Я для них ресурс, да. Тай была права! Да и пошли они все. Только вот Юру жалко.

Юра все ещё спал в кресле. Я сейчас встану, подойду к нему и поцелую на прощанье…

Но за окном что-то бухнуло, задребезжало… Музыка моего мобильника.

Вот так этот сон и кончится. Навсегда.

У меня началась непонятная, но очень моя жизнь. Я иногда хожу в ту школу, в которой я «на домашнем обучении», а часто просто гуляю. Я как туристка в собственном городе, у всех дела, а я просто так. Можно гулять в парке, весна начинается, уже не холодно, и у меня есть силы. Можно ездить по городу, просто так, можно зайти в торговый центр, в кафе, в «Икею», можно платья мерить… Я почти не могу читать и слушать аудио, но снова чувствую песни моего дорогого Ж. Он не мой, разумеется, но снова дорогой, до звона в мозгах и желудке.

Можно просто идти и быть счастливой от того, что можешь идти.

У этого всего есть нормальные медицинские объяснения. У меня есть мои собственные, они совсем про другое, но я никому не хочу про них говорить. Ещё я не хочу знать, кто, кроме меня, тоже умеет видеть картинки про других людей. Ну не может такого быть, чтобы только я и Ларий. Но я не хочу про это думать. И про Захолустье тоже не хочу. А то оно снова меня к себе затянет.

Я первый раз после аварии сажусь в машину, мы с мамой едем на такси, я на переднем пассажирском, мне сперва страшно, потом странно – так быстро бежит за окном улица, а потом интересно и нормально, как раньше. Особенно, когда музыка в ушах и дорогой Ж поёт про звёзды или про что угодно ещё. Я слушаю у него всё, кроме той арии, о праве выбора.

Мне жаль, что я не могу взять Тай на концерт. Что я не могу ей написать или услышать от неё голосовое.

Мне нравится её голос. Хриплый и будто такой, каким кошка разговаривает. Мне кажется, я этот голос часто слышу в нашей реальности, но всякий раз, когда слышу, не могу запараллелить, сообразить, что да, у Тай такой же.

У меня же нет ни записи, ни фото, ни видео, вообще ничего про них всех. Может, я поэтому скучаю не так сильно? Мне нечем греть свою тоску. Всех доказательств – ключик на шее. Но он… будто выдуманный.

Перед Новым годом в сети ювелирных была такая акция, покупаешь цепочку, а подвеска в подарок. Там разные варианты были, птичка, сердечко, цветочек… И ключик тоже. Я когда увидела рекламу этой акции, подвисла, хуже, чем после дежавю. Как будто моя земная реальность подтасовывает информацию, чтобы у меня не было доказательств той моей жизни. Верить в Тай приятнее, чем в рекламную акцию. Я пока верю.

Спектакль – шестого марта, в пятницу. В три часа дня.

С утра мы идём с Мелочью в парк, у нас там ручей и мост. Мы просто стоим на мосту, там красиво… А на том берегу смеются люди с собакой, у них кто-то большой и серьёзный, я не могу разглядеть нормально, всё-таки зрение после аварии полетело. В общем, чужая собака на том берегу – большое чёрное весёлое пятно. И ему бросают мячик такой штукой специальной, похожей на снежколеп… Мячик ярко-жёлтый, я только поэтому его вижу… Собаке кидают, собака приносит, опять кидают, она опять приносит. А мы с Мелочью на мосту стоим и смотрим, и мне кажется, Мелочь всеми своими половинками, и пекинесом, и спаниелем, думает: вот идиоты, я бы никогда так не унижался, это они бы мне приносили… И мячик вдруг летит в ручеёк и плывёт вниз по течению. А собака стоит на берегу и… не кидается за ним, а просто стоит и смотрит.

И тут я понимаю про Захолустье. Меня к ним вынесло, будто волной, а потом унесло обратно от их