Уже задолго до рождества наш «замок» завалило толстым слоем снега, почти по самую крышу. Было такое ощущение, будто мы живем в сугробе посреди снежной пустыни. Чтобы выйти наружу, надо было прокладывать дорожки в снегу, который в ряде мест доходил нам до пояса.

Весь февраль продержались такие же лютые морозы, как и в другие месяца этого года. Многие из команды начали жаловаться на недомогание; у некоторых расшатались зубы, распухли десны, и с них ежедневно приходилось срезать куски почерневшего гнилого мяса. Десны так разболелись, что нельзя было жевать мясо. Другие жаловались на боли в голове и груди, у некоторых ныла спина. Один матрос мучился от болей в бедрах и коленях, кое у кого распухли ноги[67]. Две трети команды нуждались в попечении врача. И все же больным людям приходилось ежедневно работать, выходить из дому за дровами и строительным лесом, хотя у большинства не было обуви. После ходьбы по снегу люди отогревали ноги у огня, отчего их башмаки коробились, а то и сгорали. Запасная обувь затонула вместе с судном. Попав в столь тяжелое положение, они вынуждены были обматывать ноги тряпками и в такой «обувке» старались как можно лучше выполнить все поручения. К великому нашему прискорбию, в это время заболел и наш плотник. Я уже и без того часто упоминал о холоде, да простит мне читатель, если я постараюсь подробнее рассказать о нем. Мы страдали от трех разновидностей холода в зависимости от того, где находились: в доме, в лесу или на льдинах по пути к судну.

В последнем случае мороз порой становился просто невыносимым; никакая одежда не спасала от холода, никакие движения не помогали согреться. Хуже того: у нас так смерзались ресницы, что мы ничего не видели. Я твердо убежден, что от такого мороза человек может задохнуться за несколько часов. На собственном опыте я познал, что в лесу можно обморозить лицо и открытые участки кожи, но все же здесь мороз не был таким убийственным, как на льду. Наш дом снаружи на две трети завалило снегом, а изнутри он обмерз и украсился сосульками. Одеяла покрывались инеем, хотя в нашем маленьком жилище койки стояли недалеко от печки. Но подойдем поближе к очагу и посмотрим, что там делается. Бочки, в которых кок вымачивал солонину, стояли примерно в ярде от огня. Весь день он сливал в них воду, растапливая снег, и все же стоило ему проспать хоть одну смену, как бочки промерзали до самого дна. Это вынудило кока отмачивать солонину в медном чайнике, подвешивая его у самого огня. Прикладывая к чайнику руку, я убеждался в том, что обращенная к огню его сторона была почти горячей, а противоположная покрывалась дюймовым слоем льда. Но во всем, что относилось к пище, я целиком полагался на кока, который даже в таком холоде творил чудеса.

Тяжело приходилось и врачу. Несмотря на то что он подвесил бутыли с настойками и микстурами так, чтобы уберечь их от холода, они все-таки промерзли. Уксус, масло и вино, хранившиеся дома в маленьких бочонках, тоже замерзли.

15 марта одному из нас почудился олень; матрос с двумя-тремя товарищами попросил разрешения пойти на охоту. Я отпустил их. К вечеру охотники возвратились совсем обессилевшие от холода, с язвами величиной с орех на ступнях и голенях. Даже спустя две недели они не могли прийти в то состояние, в котором находились до охоты, хотя и его нельзя было назвать блестящим.

26 марта еще трое выразили желание попытать счастья, но возвратились в еще худшем состоянии, почти одеревенев от мороза.

Короче, весь этот месяц стоял лютый мороз. Преобладал северо-западный ветер, снег был глубоким, как в течение всей зимы. Нам могут заметить: «Но ведь вы же находились в лесу и поэтому могли поддерживать достаточно сильный огонь, чтобы спастись от холода». Это, правда, мы были в лесу и к тому же на южном побережье залива, иначе всем бы нам пришел конец. Но вы не знаете, как трудно добывать дрова даже в лесу, пользуясь теми орудиями, которыми мы располагали. Правда, у плотника было два топора, но один из них пришел в негодность еще перед рождеством, когда мы рубили дрова и складывали их в поленницу у нашего дома. При высадке на берег у нас было два исправных топора, кроме трех, которыми распоряжался бочар. Но за несколько дней у них переломились лопасти в двух дюймах от обуха. Плотничий топор и лучший топор бочара я распорядился спрятать под домом, а две сломанные лопасти вставить в расколотый кусок дерева, а затем как можно туже скрутить каболкой. Такие «топорища» приходилось ежедневно чинить. Вот все режущие орудия, которыми мы располагали. Хуже того, 6 февраля плотник зачем-то вынул свой целый топор и вышел. В его отсутствие один из матросов, неосторожно обращаясь с этим орудием, сломал и его. Нам ничего другого не оставалось, как всячески изворачиваться с имевшимся у нас инструментом. Я распорядился отдать один топор бочара плотнику, а другой — лесорубам, заготовлявшим лес для пинассы, что же касается дров, то для их заготовки оставались два сломанных топора. Все это произошло еще до рождества.

Тем трем матросам, которым поручили отбирать изогнутые деревья для пинассы, нужно было бродить по глубокому снегу, иногда ползая на четвереньках. Там, где они видели дерево, которое казалось подходящим по форме, им приходилось убирать весь снег. А если оказывалось, что дерево не подходит, они отправлялись на дальнейшие поиски. Если же дерево отвечало всем требованиям, разводили костер, чтобы оно оттаяло, так как иначе нельзя было его рубить. Затем приступали к рубке и с помощью других людей тащили дерево целую милю по снегу.

Далее, обогреть помещение, пользуясь сырыми поленьями, нельзя. Они сильно дымили, а у нас ведь был открытый очаг. Люди иногда предпочитали мерзнуть, лишь бы не сидеть возле огня. Но и сухие дрова были не лучше. В дереве было много скипидара, и от него исходил густой чад с сажей, из-за чего все мы походили на трубочистов. Одежда наша была прожжена насквозь, и большую часть времени мы ходили по дому без обуви. Но возвратимся опять к тем, на ком лежала обязанность заготавливать дрова. Сначала