сможем пользоваться парусами, этими крыльями корабля, многие стали сомневаться в том, правильно ли мы поступили, решив остаться здесь на зимовку.

После того как мы доставили на судно столько леса, сколько могли там разместить, больные попросили построить на берегу дом или землянку, полагая, что там они будут надежнее укрыты от непогоды и быстрее восстановят свои силы. Я взял с собой на берег плотника и других людей, которые, по моему мнению, подходили для этой работы. Выбрав место, все они немедленно принялись за дело. Тем временем я в сопровождении других членов команды бродил по лесам, чтобы выяснить, нет ли там следов пребывания дикарей, и принять в случае необходимости меры защиты. Мы не нашли никаких следов пребывания людей ни на этом острове, ни поблизости от него. Снег был такой глубокий, что мы проваливались в него по колена и, долго проскитавшись по лесу, усталые вернулись к своим товарищам, которые усердно строили дом.

12 октября мы сняли с реи прочно примерзший к ней гротовый парус и перенесли его на берег, чтобы использовать как кровлю, но прежде, чем это сделать, пришлось повесить парус над большим костром, чтобы он оттаял. К вечеру его натянули над домом, и шесть строителей изъявили желание остаться на эту ночь в новом жилище, что я им и разрешил, снабдив мушкетами и другим оружием и приказав нести охрану всю ночь. Кроме того, я спустил на берег двух борзых (пса и суку), взятых мной из Англии для охоты на оленей, если нам посчастливится с ними встретиться.

14 числа рано утром, захватив с собой оружие, несколько человек пошли на охоту и 15 вечером возвратились в изнеможении, принеся маленького тощего оленя. Это нас всех сильно обрадовало, так как появилась надежда, что мы настреляем дичи и усилим питание больных. Охотники рассказали, что прошли около 20 миль и подстрелили свою добычу, отойдя примерно на 12 миль, но видели еще девять-десять оленей. Во время ночевки в лесу стоял сильный мороз и люди так окоченели, что три-четыре дня никак не могли отогреться. Никаких следов дикарей или хищных животных они не обнаружили, но не нашли также и намека на гавань.

17 октября мой лейтенант и еще пять человек изъявили желание побродить по острову и попытать счастья. Но им не повезло еще больше, чем другим. Люди провели на охоте всю ночь, зашли далеко в лес по снегу, ставшему теперь очень глубоким, и возвратились с пустыми руками, продрогшие и жалкие. Хуже того, один из них погиб — помощник канонира Джон Бартон. Безмерно уставший он попытался перейти озеро по льду, и, когда был уже на самой середине, лед треснул и сомкнулся над ним, — канонир исчез навсегда.

Наученный всеми этими несчастьями, я решил не тратить больше сил бесцельно, считая, что еще одна подобная охота принесет больше вреда, чем пользы, даже если удастся добыть два десятка оленей. Убедившись, что дикарей на острове нет, мы расположились поудобнее и отдыхали, радуясь, что можем спать спокойно. Кроме еженедельной смены гарнизона на острове, никаких других развлечений до весны не предвиделось.

С этого дня до 29 октября снегопады и сильные ветры сменяли друг друга. Лодка редко отваживалась отходить от судна и еще реже приставала к берегу, так что людям, чтобы высадиться, приходилось идти через густое сало, перенося на спине тех, кто послабее. Мы отдавали себе полный отчет в том, что с каждым днем нам будет становиться все труднее. Земля была покрыта глубоким снегом, мороз крепчал, сала у берегов становилось все больше. Что ожидало нас впереди, было ведомо одному богу.

4 ноября нашли место, где можно было высадиться на берег, и доставили тем, кто находился на острове, бочку пива. Но за ночь оно в их доме превратилось в лед. Когда это мерзлое пиво растопили в чайнике, у него был неприятный вкус, и, чтобы добыть питьевую воду, приходилось пользоваться озерным льдом. Между тем вода в озерах была вонючая, и, опасаясь, что она заражена, я распорядился вырыть колодец неподалеку от дома. Оттуда мы добывали великолепную воду; нам казалось даже, что у нее вкус молока.

12 ноября вдруг загорелся наш дом, но нам удалось быстро потушить пожар. Дело в том, что приходилось поддерживать очень сильный огонь и днем и ночью. После этого случая я распорядился непрерывно наблюдать за огнем. Если бы сгорели наш дом и одежда, то мы оказались бы в самом плачевном положении.

Я оставался на берегу до 17 числа, и за это время наши испытания умножились. Начались сильные снегопады, и крепчал мороз. Судно походило не то на ледяной корабль, не то на причудливую льдину, принявшую формы корабля. Оно все обмерзло, носовая часть и борта покрылись плотным слоем льда. Якорные канаты вмерзли в клюзы, что привело нас в изумление.

Я вернулся на судно, где долгие ночи проводил в мучительных раздумьях, а к утру не видел никакой надежды на спасение. Одно было совершенно ясно: долго переносить подобные мучения невозможно. Каждый день людям приходилось скалывать лед с канатов и длинным плотничьим молотком выдалбливать его из клюзов. От такой работы одежда и руки покрывались слоем льда. Матросы так коченели, что не могли сами взобраться на судно, и их приходилось поднимать на канате.

К 19 ноября наш пушкарь (которому, как вы помните, ампутировали ногу) совсем ослабел и надежда на его выздоровление была потеряна. Он выразил желание, чтобы в тот малый срок, какой ему оставалось жить, ему давали пить белое испанское вино. Я приказал выдать ему все, что у нас оставалось.

22 числа утром пушкарь скончался. Это был честный человек, с мужественным сердцем. Больным он лежал в обшитом досками помещении для орудий, прикрытый таким количеством одеял, какое ему хотелось (нам они вообще были не нужны). Около него всегда стояла жаровня с углем. Но, несмотря на тепло, которое от нее исходило, гипс примерзал к ране; замерзало и вино в бутылке, лежавшей у изголовья. Мы опустили тело пушкаря в море далеко от судна.

23 числа наблюдалось небывалое скопление льда, а падавший снег лежал на воде хлопьями; мимо нас проносилось множество льдин. Вечером, после смены вахты, огромная льдина устремилась прямо на клюз, а за