так быстро распространяться вверх, что мне пришлось спрыгнуть и скатиться вниз по крутому склону холма. Короче, я едва не сгорел. Мох на холме был сухим, как лен, и огонь распространялся по нему невероятно быстро, словно по труту.

Мой спутник наконец подбежал ко мне и был счастлив, найдя меня невредимым, ибо был убежден, что я сгорел. Тут мы вместе отправились домой, оставив позади все более быстро распространявшийся и усиливавшийся огонь. Никакого ответного сигнала мы не получили. Остаток ночи я почти не спал, а на рассвете распорядился перенести на судно весь порох и мясо. Днем я направился в горы посмотреть на пожар и увидел, что огонь достиг невероятной силы и распространяется как на запад, так и на север. Оставив матроса наблюдать за пожаром, я немедленно вернулся домой и велел отнести на берег новый комплект парусов, а также спешно снять брезентовые крыши со всех строений. Около полудня ветер переменился на северный. Дозорный примчался домой и известил, что огонь бежит за ним по пятам, как по труту.

Пожар приближался к нам с чудовищным треском; он захватил полосу шириной в целую милю и, когда мы сняли брезент с крыш и начали уносить последние пожитки, уже подошел к нашему «городку». Пламя охватило его и в мгновение ока уничтожило дотла. Ничего ценного мы не потеряли, ибо успели перенести все в безопасное место. Собаки во время пожара сидели, поджав хвост и выли, а потом кинулись в море и не выходили из воды. Но вот ветер переменился на восточный, и пожар пошел на запад, выискивая новую добычу. Эту ночь все мы провели на борту и возблагодарили господа, сохранившего для нас судно на плаву.

Перед нашим уходом от комаров не стало никакого спасения. Мы разрезали на куски старый корабельный флаг и сделали из него мешки на головы, но это нисколько нас не защищало. Комары все же ухитрялись жалить нас, и все лицо покрывалось прыщами, которые так зудели, что мы расчесывали их в кровь. Поистине эти насекомые причинили нам такие мучения, которых мы не испытывали даже при морозах.

ОБРАТНЫЙ ПУТЬ НА РОДИНУ

В понедельник 2 июня мы поднялись рано, закончили погрузку, приготовились к выходу в море и снялись с якоря.

Отойдя от этого берега, мы с радостью подняли паруса и взяли курс на остров Денби, чтобы запастись там еще лесом и подождать попутного ветра. Я направился в лодке к берегу, так как несколько человек из команды сообщили мне, что в прошлом году видели там какие-то вбитые в землю колышки высотой в полтора фута и головешки от костра. Вытащив колышки, я увидел, что длиной они с мою руку и на концах заострены топором или иным добротным железным орудием и тем же орудием забиты в землю. Колышки были вбиты примерно на таком расстоянии от воды, какое пролетит брошенный рукой камень. Я полагал, что единственным их назначением было служить опознавательными знаками для лодок. Это усилило мое желание побеседовать с дикарями. Они наверняка могли бы нам сообщить о каких-нибудь христианах, с которыми поддерживали сношения[68].

22 числа мы снова увидели материк и, быстро произведя счисление, установили, что это мыс Генриетты-Марии. Я приказал штурману пристать к этому мысу, а все остальные занялись тем временем изготовлением креста, к которому прикрепили гербы короля и города Бристоля. Мы стали на якорь в миле от берега, спустили лодку, положили в нее крест, захватили с собой собак и направились к берегу.

Крест был воздвигнут на самом высоком месте. Осмотревшись, мы обнаружили оленей, которые встречались все в большем количестве. Мы подкрались к ним как можно незаметнее и спустили собак, но олени без всякого труда умчались от них. Нам не удалось подойти к оленям на расстояние выстрела. Дело кончилось тем, что мы замучились сами и измотали собак.

В озерах посчастливилось добыть полдюжины гусят, подойдя к ним вброд. Раздосадованные, мы вернулись на лодки. Теперь, когда наконец нашлось место, где можно было запастись свежим мясом, добыть его не удалось. Всю зиму мирясь с неудобствами, мы все же держали собак на судне и прощали им многие провинности (вроде кражи мяса из бочек), надеясь, что со временем они окажутся полезными. Но теперь, убедившись, что от собак нет никакого проку и, видимо, не будет впредь, я распорядился оставить их на берегу. Собаки — пес и сука — были великолепной породы. У пса остался на шее ошейник. Возможно, его когда-нибудь найдут. Никаких признаков дикарей не было обнаружено; не нашли мы также ни травы, ни других съедобных растений.

Огромная масса льда, дрейфующая у этих неведомых нам морских глубин, так влияла на приливы и путала наши счисления, что к 30 числу судно отнесло далеко к востоку от мыса и в пять часов вечера мы вопреки всем нашим ожиданиям находились всего в трех лигах от него к северо-западу. В дополнение к этой неприятности открылась очень сильная течь и каждую вахту половину времени приходилось проводить у помп. Тут я решил посовещаться с командой, и с учетом накопленного нами опыта мы пришли к единому мнению: льды не позволят нам пробиться ни на север, ни на восток. Тогда я принял новое решение: когда поднимется южный ветер и отгонит лед от южного берега, попытаться пройти на запад, лавируя между льдами и сушей. Признаюсь, то было отчаянным решением. Ведь мы хорошо знали, что вдоль всего берега тянется мелководье, а дно усеяно камнями и скалами. Если бы ветер изменился на северный, то без особой милости господа у нас осталось бы мало надежды на спасение. Но и здесь мы не могли оставаться. Ночи становились длиннее, а холода так усиливались, что разводья между льдинами замерзали.

Я отдал приказание на крайний случай подготовить судно к вторичному затоплению.

Нам ничего другого не оставалось, как уповать на то, что удастся выполнить задуманный план (ветер дул с юга), обойти мели у мыса, а затем идти вдоль берега, держась между сушей и льдом. Ветер усиливался, и наступила очень тревожная, темная ночь. Утром начали выводить судно на свободную ото льда воду к юго-западу от нас, при этом одни люди стояли на льду и подталкивали судно, навалившись на него плечами,