эту ночь в открытом море, то никакой надежды на спасение не было бы. Итак, независимо от того, что ждало нас впереди, — смерть или спасение, мы вынуждены были пойти на риск.

Выяснилось, что пролив этот очень удобен, и мы простояли там на якоре в безопасности всю ночь, что помогло нам восстановить силы, немало потрепанные беспрерывными работами. Но прежде чем мы попали в это удобное место, шлюпка оторвалась и мы потеряли ее, к нашему большому прискорбию. Теперь у нас оставалась только одна лодка, обветшавшая и побитая.

Обнаружив, что преобладают северные ветры, которые не позволят войти в устье Гудзонова залива, мы снова начали совещаться о том, как бы нам найти место для зимовки. Одни советовали мне идти в Порт-Нельсон, поскольку нам было известно, что там есть бухточка, в которую можно завести судно. Мне такой совет не понравился, ибо место это очень опасное и находилось оно от нас так далеко, что мы могли туда и не добраться из-за льдов. Более того, учитывая, какие морозы стояли даже там, где мы находились (каждую ночь обмерзал такелаж, а по утрам нам иногда приходилось сметать с палубы слой снега толщиной до полуфута), я полагал, что в Порт-Нельсоне, расположенном гораздо севернее, будет еще хуже. Поэтому я решил снова пойти на юго-запад и отыскать там устье реки или бухту, в которой можно было бы поставить судно на якорь.

Всю ночь и утром 23 сентября падал снег и град и стоял сильный мороз. Тем не менее я отправился на лодке к берегу, чтобы отыскать устье или бухту, куда можно было бы завести судно, ибо оно дало течь, а команда была крайне изнурена продолжительной работой у помп и другими тяжелыми трудами. Остров, у которого мы теперь стали, представлял собой скопление скалистых гряд и песчаных банок, и прибой разбивался о них с большой силой. Невзирая на это, я отдал приказ провести лодку через прибой. Со мной на берегу остались два матроса, а остальные отвели лодку за полосу прибоя и там, стоя на якоре, ждали моего возвращения.

Я как можно быстрее поднялся на вершину скалы, чтобы рассмотреть окружающую местность, но не нашел того, что искал. Ветер заметно крепчал, и я поспешил обратно к лодке. Здесь обнаружилось, что отлив был уже настолько сильным, что гребцы никак не могли подойти к берегу, и нам пришлось пробираться к лодке вброд через полосу прибоя и буруны, причем кое-кто так простыл, что жаловался на последствия до самой смерти.

Тут поднялся сильный ветер, и нам удалось лишь немного продвинуться к наветренной стороне судна, а путь к берегу отрезал прибой. Мы гребли изо всех сил, сознавая, что от этого зависит наша жизнь; с судна выбросили буек с длинным канатом, и наконец с божьей помощью нам удалось подойти к нему. Нас подняли на борт, где встретили с распростертыми объятиями, и все мы радовались спасению.

25 сентября мы снялись с якоря и решили пойти на восток, но, пока судно делало поворот оверштаг, ветер внезапно так переменился, что отнес его к берегу, от которого нас отделяло расстояние не более чем в четверть мили. Здесь мы стали на якорь, прилагая все усилия, чтобы удержаться, ибо сознавали, что это вопрос жизни или смерти. Вот какие бедствия нам довелось испытать среди этих мелей и скал. Вероятно, они были еще более жестокими, чем я их здесь описал (доставив, видимо, не слишком большое удовольствие читателю), если вспомнить о снеге, граде, штормах и таком холоде, которого я не знавал в Англии за всю свою жизнь. Так продолжалось до 30 сентября, когда мы решили, что пришел конец всем нашим мучениям, ибо нас снесло и судно попало в окружение скал, мелей и бурунов. Не зная, как отсюда выбраться, мы дрейфовали среди всех этих опасностей, впав в полное отчаяние.

3 октября около полудня ветер стих, мы снялись с якоря и, зайдя подальше в бухту, остановились. Я взял лодку и направился к берегу какого-то острова[66] в надежде найти там что-нибудь полезное. Я обнаружил следы оленей и несколько птиц, но больше всего обрадовался, когда увидел бухту, глубоко вдающуюся в берег и похожую на устье реки. Мы поспешно направились туда, но оказалось, что вход перегорожен баром, где глубина при полном приливе не превышает двух футов. И все же здесь была прекрасная гавань. Вечером я вернулся на судно, но не смог ободрить исстрадавшихся людей ничем более существенным, кроме надежды.

4 октября был сильный снегопад и ветер, тем не менее я направился к берегу и прошел вглубь 4–5 миль. Однако, если не считать небольшого количества ягод, ничего там не нашел, чем можно было бы подкрепить силы больных. Итак, мы вернулись на судно, не принеся утешительных новостей. До 6 числа продержалась отвратительная погода с суровыми морозами, снегом и градом. В этот день при попутном ветре мы подошли ближе к берегу и здесь ошвартовались.

7 октября целый день шел снег, так что нам пришлось сгребать его с палубы лопатами; к тому же поднялся пронзительный ветер. Снег все падал, а мороз крепчал; от холода и скулы и нос судна совершенно обледенели. Позднее показалось яркое солнце и мы сорвали с топов марсели, смерзшиеся в один кусок, причем, пока они висели на солнце, ни одной капли влаги с них не упало.

Снарядив лодку, мы поплыли к берегу, но не смогли подойти к тому месту, где обычно высаживались, ибо здесь выпало много снега и образовалось сало. Грести было очень трудно, и на четырех веслах нам пройти не удалось. Впрочем, несколько западнее мы все же сумели высадиться на берег. Учитывая, что зима быстро на нас надвигается, а дров осталось очень мало, я послал гребцов за дровами, приказав им нагрузить лодку полностью, а сам вернулся на корабль. Одних людей во главе с плотником я послал рубить лес, другим велел подносить его к воде, а лодочникам приказал доставлять дрова на судно. Я думал, что нам, по всей вероятности, не удастся подойти близко к берегу, а лодка позднее не сможет курсировать между сушей и судном.

На борту царили уныние и холод; в трюме возле очага все уже замерзло. Видя, что мы больше не