спокойно разглядывает меня.

— Никто. — Я нервно отвожу волосы с лица. — Я сама догадалась.

— Как?

— Не знаю. Исключение неизвестного?

Он смеется, искренне и с удовольствием.

— Поэтому я и не делаю с тобой уроки. Узнала одну математическую концепцию — и прикладываешь ее к жизни.

Я начинаю терять нить разговора:

— Почему Кьяра так поступает?

Мне кажется, я наконец поняла о сестре одну вещь: в жизни, в которой мы никогда не имели права голоса, ей нужно контролировать хоть что-то. А ближе всего к ней мы. Мы — единственные люди рядом. И она ничего не может с собой поделать. Как в тот день, десять лет назад, когда мы играли в карты в Сринагаре: пустой бассейн, солдаты и наша троица. Стоило мне на мгновение отвлечься, как она тут же украла мои карты. Может, Кьяра даже любит меня, но все равно она сделала это, чтобы я проиграла.

Папа встает, и я сглатываю, пытаясь сдержать эмоции. Чувства его раздражают, они мешают логике.

— Бхаджан, соберись, пожалуйста. До этого момента ты была полностью защищена, и у тебя имелось множество иллюзий.

Я пытаюсь возразить, но передумываю.

— Это не имеет отношения к реальности. — Он берет меня за подбородок твердыми пальцами.

Я ненавижу этот жест, он как будто ставит меня на место.

— Жизнь — это не торговые центры и не рутбир с мороженым. Она опасна. Один неверный шаг — и ты теряешь свой шанс. Ты позоришь себя, выбираешь не того мужчину, теряешь над собой контроль — и все заканчивается. Второй шанс придумали неудачники. Понимаешь?

Я и раньше это слышала и знаю, что должна очень тщательно все планировать, но на этот раз мне хочется кричать. Это он водит меня в торговые центры и предлагает купить три платья вместо одного! Это он учит меня тому, что не бывает границ! А я просто выворачиваюсь из его рук.

— Я не понимаю, почему мы не можем все обсудить. Он твой сын, твоя плоть и кровь! — Я вычитала это в книге. Звучит убедительно.

— Это ничего не значит. — Отец пожимает плечами.

— Твой сын! Мой брат! — Я краснею. — Я не… я смотрю на это трезво! — Голос меня подводит. — Это неправильно…

Он шагает вперед, заслоняя от меня лампу. Я замираю, глядя на его силуэт, окруженный светом.

— Давай поговорим о правильном и неправильном. Правильно хранить верность семье и защищать ее любой ценой. Думаешь, так просто было охранять вас всех по всему миру двадцать лет?

— Но…

— Что но?

Этот вопрос — испытание. Я молчу и не двигаюсь. Он снова начинает говорить, спокойно и уверенно, так что я понимаю, что он скажет мне правду.

— Ты хочешь знать, что случится, когда нас найдут. — Внезапно я чувствую, что не так уж этого и хочу. — Тебя от нас заберут. Дальше возможны два варианта. Ты несовершеннолетняя, так что тебя отдадут в приемную семью, людям, которые занимаются этим, чтобы получать пособия. Там тебя будут насиловать. Обязательно. Или тебя отправят к твоему безумному деду, который пытается нас уничтожить уже двадцать лет. И ты сама увидишь, что тебя ждет. Ты этого хочешь?

В горле встает комок — комок чистой паники, который мешает дышать.

— Эй… — Его голос звучит уже мягче. — Не реви и посмотри на меня.

Я вытираю с лица горячие слезы.

— Нельзя получить все, Бхаджан. Если ты хочешь иметь право голоса, нельзя вести себя как истеричный ребенок. Ясно?

Я киваю, пытаясь это осознать.

— Нужно быть сильной. Это поможет. Я буду защищать тебя, но ты должна учиться.

Безопасность. Я беру себя в руки. Наша семья будет в безопасности.

— Хорошо. А теперь иди к себе.

Мне нужна поддержка, и я медлю.

— Скоро я к тебе зайду. Если ты будешь плакать, — предупреждает он, — я тебя ударю.

Неверными шагами я поднимаюсь к себе.

Кьяра все еще говорит по телефону, но я понимаю, что теперь на том конце провода брат. Лестницу покрывает ковер, так что мои шаги не слышны. Я замираю, чтобы она меня не увидела.

— …Понимаю, что в Нью-Йорке трудно. Фрэнк, я знаю, с чего все это началось, но я на твоей стороне.

Я сжимаю перила.

— Правда, я хочу помочь. Конечно, я серьезно. Я уже говорила с папой, и он согласился. Просто приезжай домой, и мы отдадим тебе документы. Конечно, мы тоже устали! Понимаю!

Я никак не могу сообразить, что она делает. Она снова меня опередила и играет в игру, о существовании которой я даже не подозревала. Зачем говорить Фрэнку, что он получит документы? Она тоже хочет, чтобы он приехал и мы все поговорили? Они правда найдут компромисс? Я потираю лоб рукой.

— Просто обещай, что не пойдешь в полицию — и получишь паспорт. Так будет лучше. Бхаджан останется в безопасности, а ты сможешь жить, как захочешь.

Я резко делаю шаг вперед. Не представляю, о чем она, но меня впутывать не надо.

Кьяра замечает меня.

— Фрэнк, мне пора, я перезвоню. — Она вешает трубку.

Мы смотрим друг на друга. Наши глаза на одном уровне.

В своей комнате, лежа на белом кружевном покрывале, я очень хочу заплакать. Расслабить затекшие плечи и дать волю слезам. Терпи, терпи! Тянутся минуты.

Дверь распахивается без предупреждения. Он никогда не стучит, хотя мама постоянно говорит, что я уже взрослая. Смотрю на него сухими глазами (я не плакала!) и не задаю вопросов.

— Хорошая девочка, — кивает он и уходит.

Глава 25

Вирджиния, 13 лет

В сгустившихся сумерках листья кажутся тенями, дрожащими на холодном ветру, пока свет наших фар не раскрашивает их в яркие цвета: желтые, алые, багряные.

— Будешь делать коллаж? — спрашиваю я и включаю обогреватель «линкольна».

Мы с мамой возвращаемся из балетного класса. Она может взять кучу листьев и превратить их в произведение искусства, засушив сначала между страниц толстой книги, а потом разложив на бумаге и добавив акварели.

Мама смотрит на трепещущие от предчувствия скорых холодов листья и кивает:

— Если ты поможешь мне их собрать.

— Договорились.

— Как тебе занятия?

Это непрофессиональный балетный кружок, часть ее десятилетнего плана по социализации Бхаджан.

— Отлично, — невозмутимо отвечаю я. — С каждым разом я все лучше интегрируюсь в общество.

— Бхаджан! Дело не в коммуникационных навыках…

— Да ладно. — Я смеюсь.

— Брось! — Она машет рукой. — Это было тогда, когда ты проводила время только со взрослыми.

— Помнишь, я попросила тебя отвести меня на площадку к детям и представилась там официально, как на конференции ООН?

Мама чуть наклоняет голову, как будто