— Бхаджан! — вопит Кьяра, на которую попал кипяток.

Мое отвращение настолько сильно, что приносит мне удовольствие. Ну и каково это — предать свою семью? Кровь стучит в ушах, я хватаю бутылочку с таблетками и подношу к глазам.

— Бхаджан, это просто успокоительное, чтобы она поспала. Я пытаюсь помочь!

— Не смей давать маме наркотики! — Я отпихиваю Кьяру, забираю таблетки, а потом выкидываю их в унитаз и с наслаждением смываю.

Затем тщательно чищу зубы и причесываюсь.

Положив голову на подушку, я словно бы уплываю куда-то вдаль на убаюкивающих волнах…

Просыпаюсь я, переполненная энергией. Луна висит в небе серебристой льдинкой. Оцепенение ушло, я чувствую себя сильной и крепкой. Вскакиваю на ноги. Это как в экстремальной ситуации, когда происходит прилив адреналина, только сильнее. Я вся горю. Я могла бы поднять дом. Каждый нерв, каждая жилка кричит: «В бой! В бой! В бой!» Мне нужно вырваться из своей комнаты и все исправить.

Я сжимаю кулаки. Что-то жаркое и уродливое во мне растет и крепнет. Они прямо здесь — люди, которые уничтожили мою семью. Совсем рядом. Я открываю дверь и иду к лестнице, но вдруг останавливаюсь. Что я сделаю? Что скажу? Что случится с моей и без того сломленной матерью? Если о нашей семье узнают… маму отправят обратно к родителям, которые пытались навредить нам столько, сколько я себя помню. Меня будут насиловать в приюте. Я хочу плыть, нападать, бежать. Они — моя семья, все, что у меня есть.

Отчаяние затапливает меня, ноги подводят. Я сползаю по стене — там, где когда-то была дыра от кулака, — и смотрю на дверь в комнату своей мерзкой сестры. В паре шагов от нее — дверь в комнату мамы, которую я должна защищать. Внизу — отец, которого я обожаю и боюсь, а снаружи мир, который я не знаю и не понимаю. Я не представляю, чем занимаются нормальные люди и что они сделают со мной. Все, что я могу, — поражать их или обманывать.

Голова становится такой тяжелой, что падает назад и ударяется о стену. Я не могу двигаться и вся дрожу, ковер царапает голые бедра. Мне некуда идти, некуда бежать, не с кем сражаться. Я могу только выживать. Мне хочется сбежать и хочется, чтобы они меня обняли.

«Помоги! — молюсь я, глядя в белый потолок. — Помоги!»

Разумеется, ничего не происходит, да я и не ждала этого. В холодном коридоре, сидя на полу, я понимаю, что молилась в последний раз.

Глава 26

Вирджиния, 14 лет

Год спустя

Двенадцать месяцев назад я завязала со школой. Забавно: иногда ты делаешь что-то в последний раз, видишь кого-то в последний раз и ничего не знаешь об этом. Как и любовь в моей семье, мое образование поначалу было эпизодическим, а потом оно и вовсе исчезло. Я застряла где-то между алгеброй и высшей математикой. Но так или иначе, у меня есть дела поважнее.

Я никогда не хотела стать психологом или консультантом, но в последний год вынуждена заботиться о матери. Никто не пытается меня остановить, кроме разве что ее самой — она просит меня ложиться спать, когда я обнимаю ее, пока она плачет, а папа смотрит поверх наших голов без всякого сочувствия. Мы никогда не говорим ни о чем, он просто утверждает, что она сошла с ума. Может, так оно и есть, может, они все сошли с ума и убедили себя в том, что я слишком юна, чтобы понять, что произошло. Конечно, мне приходится им подыгрывать, потому что я усвоила урок. Если начнешь кричать, плакать и выражать свои чувства, тебя назовут сумасшедшей. Я выше всего этого. Сколько бы мама ни просила оставить ее одну, не лезть в это, я не слушаю. Потому что я нужна ей.

Я чувствую это каждый раз, когда подхожу к ней — иногда стремительно, иногда осторожно, готовясь к тому, что увижу. Никогда не знаешь, как будут обстоять дела, и я жду худшего. Она дико кричит по ночам, а он всегда холоден и спокоен и контролирует ситуацию. Ее прекрасное лицо стало неузнаваемым от бесконечных слез, руки и грудь покрыты царапинами. Почти каждую ночь она выплескивает свои эмоции на этот айсберг, уничтожая себя: «Я не могу это пережить, не могу…», «Не вини меня в собственной слабости», «Ты играешь! Ты натравил нас друг на друга…». И так, пока она, как сломанная кукла, не падает на пол, не замечая, что отражается в моих испуганных глазах.

Бесконечными ночами она кричит: «Бхаджан, уйди!» — и твердит, что это меня не касается. Но это самое нелепое, что она когда-либо говорила в жизни. Моя семья — единственное, что меня касается. Так что я решительно сажусь на нижнюю ступеньку, как будто мое присутствие может помешать худшему, цепляюсь за деревянные перила и смотрю, как умирает моя семья.

Потом я лежу рядом с мамой на ее огромной кровати и держу ее дрожащую руку в своей твердой руке подельника. Смотрю, как поднимается и опускается ее грудь, приноравливаю свое дыхание к ее, надеясь, что это поможет ей дышать. Мои вздохи наполняют воздухом ее легкие. Обнимая ее, я шепчу новую мантру: «Все будет хорошо, мама, я обещаю, все будет хорошо».

Эта мантра такая же, как все, — насквозь лживая.

Меня позвали на день рождения Сандры. Я сижу на диване в ее подвале и разглядываю ровесников. Это всегда будет так? У меня ощущение, что я изучаю их с большого расстояния: мне вроде и интересно, но я чувствую, как же все это от меня далеко. Однако мне все еще удается натягивать на лицо улыбку. Теперь в моей голове стало гораздо больше маленьких закрытых коробочек. В существовании некоторых из них я никогда не признаюсь. Коробочки сделаны из металла.

Когда рядом садится высокий парень и говорит, что будет баллотироваться в президенты, мне не удается избавиться от ощущения, что я невероятно старая.

— Ну да, серьезно! В основе моей платформы обещание построить в школе бассейн с волнами и водную горку.

— И ты можешь это сделать? — Мой растерянный голос тонет в реве группы «Эн синк», несущемся из колонок, и криков десятка подростков.

— Прости?

Он нагибается поближе, и вопрос вылетает у меня из головы. Он очень близко — я могла бы его коснуться. Но я не насторожилась, когда он сел рядом, и это меня тревожит.