выросла и увидела, что мир велик и что в нем много интересного помимо маленького домика в Адмиралтейской слободе. Возле Ариадны – красавицы и умницы – постоянно крутились ухажеры. Сначала одноклассники, потом однокурсники, а теперь и мужчины постарше – артисты, ученые, военные. Он ревновал, а она в ответ только смеялась. Несколько раз он порывался объясниться с Павлом Алексеевичем, просить руки, но потом отказывался от этого намерения. В начале связи с Ариадной он был уверен в девушке, но боялся гнева отца. Теперь наоборот – у него было больше оснований рассчитывать на благосклонное отношение со стороны профессора Заблудовского, но что ответит ему Ариадна, он не знал. Вот ведь известие об отъезде в Москву и неизбежном расставании девушка восприняла как-то очень уж легко.

– Кто знает, может быть, мы с вами больше и не увидимся больше, – мрачно говорил Кончак.

– Ах, оставьте, Борис! Почему мы не увидимся? – отмахивалась от него Ариадна. – Мы же не в Америку уплываем. Приедете к нам в Москву, и мы с вами будем гулять по бульварам.

Борис верил в это и не верил. Каждый день он просыпался с мыслью об Ариадне. Лежал в постели, закрыв глаза, и начинал мысленно писать ей письмо. Письма эти, всегда вначале нежные, быстро становились резкими и раздраженными. Кончак злился на Ариадну, укорял ее за легкомыслие, равнодушие и еще бог знает за что… Потом спохватывался, осознавал вздорность своих обид. Злость проходила, и Бориса снова переполняла нежность. Тогда он начинал мысленно извиняться перед Ариадной за грубости и мечтать о том, что когда-нибудь она снова посмотрит на него прежним взглядом. Но когда, когда это будет? Да и будет ли вообще? Бориса душили слезы. Вставал он измученным и в плохом настроении. Несколько раз пытался записывать свои послания к Ариадне, но ни одно не отправил. Перечитав, рвал их в ярости и снова погружался в нерадостные мысли.

Но не только мысли об Ариадне не давали Кончаку покоя. Борис панически боялся ареста. Ему все время снилось, что его хватают какие-то люди без лиц. Менялись декорации его кошмаров, но финал всегда был один. Там во сне он испытывал странное чувство, точнее, сразу много чувств. Впереди, конечно, шел страх, но затем к нему примешивались облегчение и даже любопытство. Наступал конец неопределенности, и отменялись все прежние обязательства. Не дописал письмо, не вернул книгу, не получил пальто из ремонта… Теперь не важно! Множество вещей и связей, еще вчера казавшихся важными, вдруг теряли всякий смысл, вся прежняя жизнь словно обнулялась. И он, Борис, становился каким-то другим человеком. Проснувшись, Кончак лежал и думал, что будет, если его действительно арестуют. Вокруг все время кого-то арестовывали. Логики в этих арестах не было никакой, и от этого становилось еще страшнее. Тогда Борис начинал мечтать о том, как раздобудет где-нибудь ампулу с ядом и станет носить ее всюду с собой на всякий случай… Это на время успокаивало.

Москва, наши дни

Придя на следующий день на работу, я обнаружил в почте письмо от главного редактора Гребешкова. «Дело Манюченко» значилось в теме.

«Алексей, посылаю вам сообщение ТАСС о „деле Манюченко“. Думаю, из этого стоит сделать небольшую статью в номер. Объем – полоса, не больше. И поставьте ее, пожалуйста, в раздел „Происшествия“. С уважением… главный редактор журнала „Перископ“». В письме была ссылка, я кликнул ее. Страница загружалась несколько секунд и наконец открылась.

«Смерть российского финансиста признали естественной», – прочитал я.

«Коронер Николас Джиллард считает наиболее вероятной версию о том, что российский предприниматель Александр Манюченко, бежавший десять лет назад в Великобританию, скончался от естественных причин. Выводы дознания Джиллард представил в среду на заседании уголовного суда Олд-Бейли в Лондоне, передает корреспондент ТАСС…» Я читал, что на проведении открытого коронерского дознания настояла страховая компания, в которой Манюченко был застрахован…

«Я удовлетворен выслушанными свидетельствами и могу надлежащим образом заявить о том, что в моем распоряжении нет прямых доказательств убийства и что вероятнее всего господин Манюченко умер по естественным причинам, а именно в результате синдрома внезапной аритмической смерти», – сообщал Николас Джиллард.

«Надо же! Оказывается, есть такой синдром? – подумал я. – Впервые слышу! Ну, это ничего еще не значит. Я много о чем, наверное, не слышал… Звучит, правда, как-то неопределенно… А просто «сердечный приступ» разве звучит определеннее?..»

Я попытался снова сосредоточиться на тексте.

«Джиллард обратил внимание на то, что синдром внезапной аритмической смерти – распространенное явление, хотя соответствующий диагноз крайне сложно подтвердить…»

«Что за черт? Тут что-то с логикой не в порядке, – подумал я с раздражением. – Явление можно считать «распространенным», если существует достаточно много подтвержденных случаев… А если явление «крайне сложно подтвердить», то откуда мы узнаем, что это именно тот случай? По-моему, здесь какое-то противоречие. Или мне кажется?..»

«…Патологоанатомическая экспертиза не выявила у Александра Манюченко сердечной патологии…»

«Прелестно! Не старый еще мужик, сердце здоровое, никаких патологий, и вдруг – хлоп, на́ тебе! – синдром внезапной аритмической смерти… Постой, но разве такого не может быть? Здоровый, здоровый, а потом раз – и инфаркт… Мало, что ли, таких случаев? Да полно! Сорок восемь – это уже не восемнадцать. Вот и прадед Павел Алексеевич в 56 лет умер. Но у него была болезнь сердца… А все-таки очень подозрительно! Понимаю, почему Славка так бесновался…»

«…Не смогла установить никаких нарушений и более сложная генетическая экспертиза, вероятность успеха которой, впрочем, изначально была мала и составляла всего 10 процентов…»

М-да, в общем, ясно, что ничего не ясно…

«…Однако как подчеркнул Джиллард, в его обязанности не входило подтверждение наличия у покойного предрасположенности к синдрому внезапной аритмической смерти, а лишь выявление более вероятных причин кончины…»

Так, и что же?

«…Коронер признал, что полицией Суррея в ходе работы с уликами были допущены ошибки, которые помешали подтвердить факт отравления…»

Во как! Все-таки полиция опять облажалась. Я всегда говорил: участковые – люди без фантазии…

«Посмертное вскрытие было сделано лишь восемнадцать дней спустя, содержимое желудка покойного к тому моменту было выброшено, – заявил Джиллард. – Это сделало невозможным проведение новых тестов…»

«Мо-лод-цы! – подумал я. – Да за такое время даже цианистый калий, наверное, выветрился бы…»

«Коронер заявил, что ему неизвестно, получал ли Манюченко угрозы, которые можно было бы однозначно связать с его смертью. Он также отметил то обстоятельство, что россиянин не принимал никаких особых мер безопасности…»

«А вот это странно, – подумал я. – Неужели он думал, что ему ничто не угрожает? А куда, извините, смотрели британские компетентные органы? Хотя, наверное, к каждому политэмигранту охрану не приставишь… А может, действительно естественная смерть? Темная