Пришло отстраненное понимание, что и навеянный ужас пропал. Я испытывал недоверие, настороженность. Но как-то вовне, далеко. Такое часто бывает во сне, когда вроде бы должен изумляться и страшиться, но этого не происходит. Ты воспринимаешь происходящее, реагируешь, но анализировать тяжело.

И только нарастающий жар от татуировок тревожил, оставлял ощущение неправильности. Вспомнилось, что боль и зуд начал чувствовать в постели, но не придал значения.

Плеск повторился.

Я зачарованно пошел на звук и через пару минут очутился у небольшого круглого водоема шагов десять в диаметре в окружении сталагмитов, образующих нечто вроде природной короны. Вода потрясающего жемчужного цвета будто мерцала, на глубине извивались змеи, состоящие из потоков света, над поверхностью клубился пар. А далеко вверху мерцали желтые огоньки, смахивающие на звезды из легенд.

В душу вползло странное спокойствие. Я отчего-то знал, что пришел туда, куда так долго стремился.

Постояв немного, начал обходить бассейн или озеро по кругу. У одного из сталагмитов обнаружил невысокий каменный постамент, где лежала грубая выдолбленная из куска гранита плошка и тупой обсидиановый нож. На дне миски застыли бурые пятна, а лезвие источало зловещий холод.

Поддавшись озарению, я осторожно взял нож и на миг почуял знакомое дыхание Изнанки. Помедлил, а затем сделал надрез на запястье и сцедил немного крови в плошку. Вернул клинок на место, поморщился боли — во сне не может быть настолько резкой. Но перетерпел и присел на краю озера, принялся ждать.

Сколько прошло не знаю. Может час. А может больше. Я сидел и наслаждался тишиной, темнотой и иллюзией того, что нахожусь под открытым небом во времена, когда мир был молод. Когда в него ступили Фир Болг, тогда еще могучие и статные, не успевшие превратиться в уродливых карликов, когда Туата де Дананн смеялись и танцевали под луной, подчиняли своей воле мироздание, а о сыновьях Миля, то есть людях, никто не ведал.

Образ чрезвычайно яркий, отчего я залип на какое-то время, пораженный откровением. И очнулся лишь когда услышал громкий всплеск. Под жемчужной поверхностью промчалась стремительная тень, пошла мелка рябь. Вода на миг превратилось в огромное зеркало, а затем из нее вынырнула рука. Темная, почти черная, но по-женски узкая, с длинными загнутыми когтями.

Вслед за рукой появились шипы, озеро взбурлило множеством конечностей, принадлежащих, казалось, различным тварям. А затем показалась голова и торс, стройное тело, вырастающее из клубка щупалец, жвал, когтей и лап. Мокрые волосы закрывали худое лицо и глаза, ниспадали темными прядями на маленькую грудь с острыми черными сосками, доставали до впалого живота, покрытого чешуей. Крылья носа дернулись, жадно втягивая запахи, губы искривились в алчной улыбке, обнажив игольно-тонкие и длинные зубы.

Она или оно выглядело и прекрасным, и ужасным одновременно. И какой-нибудь священник уже б обделался, выкрикивая молитвы и творя знамения, призванные изгнать Вестников.

Но я почему-то знал, что никакого отношения к Тьме существо не имеет. По крайней мере к той, за которой стоит имя Люцифера. И я его не почувствовал. Как и Мерти тогда в пабе.

Женщина сипло вздохнула, а затем резко качнулась к постаменту алтаря. Подхватила плошку и жадно опрокинула, на секунду замерла, прислушиваясь к ощущениям, смакуя. А потом выдохнула и медленно оглянулась через плечо. Движение странное, неестественно-угловатое и резкое для человека, но завораживающее.

— Макх-х Мора-а-ан… — произнесла сипло. — Потомок-х-х…

— Да, — с трудом разлепив губы, ответил я. — Ты звала.

— Я… не надеялас-сь… ты не отвечал… Думала, что соглаш-ш-шение наруш-ш-шено.

— Я тут.

Произнес вроде бы твердо и уверенно. Но голос самую малость дрогнул, ибо боль в запястье разлилась по руке, пронзила тело. Будто яд стремительно расползался по жилам. Пока инертный, но готовый в любой момент обратиться жидким огнем, испепелить сердце и разум.

Нож, очевидно, непростой. Но я верил, что поступил абсолютно правильно, хотя будь не в таком состоянии, наверняка бы мучился сомнениями. Неизвестные артефакты трогать опасно.

— Хорош-шо… я подтверж-ждаю с-старую клятву. Твоя плата принята.

— Какую клятву?

— С-старую…

Она склонила голову набок, будто задумалась. А затем немыслимо быстро метнулась навстречу. Я не успел отпрянуть, как кончик носа оказался у моего, сквозь мокрые пряди сверкнули желтые светящиеся глаза без признака радужки или зрачков. Просто узкие щели. Как у той Тени-кошки. Женщина улыбнулась, и зубы, измазанные в моей крови, сверкнули в опасной близости.

— Кто ты? — прохрипел я.

— Ты не знаеш-шь… не знаеш-шь… — женщина-чудовище захихикала, дробно и совсем по-детски. Но умолкла и засопела, добавила секунду спустя: — Я выполню клятву. Зло не коснется ни тебя, ни твоего Дома. Но…

— Но? — сдавленно переспросил я.

— Спрош-шу тебя, как и других Макхх Моран-н… Готов ли ты принять Дар?

— Какой дар?

— С-силу…

Вновь улыбнувшись, подняла руку и ласково провела пальцем по моей щеке. Коготь царапнул кожу, по скуле потекло нечто теплое и липкое. Голова закружилась, но, собрав остатки самообладания, я спросил:

— На каких условиях?

— Я хочу с-свободу. Х-хочу видеть мир. Хочу чувствовать… Х-хочу, чтобы ты помог-х-х.

Разум почти покинул меня. Ее сила, очаровательно-ужасная, спеленала волю, подчинила. Я готов был согласится на что угодно, подтвердить любые клятвы и согласиться на новые, безумные и кровавые.

Не Тьма. Не Теургия. Не Печати гнозис. И не мистическая мощь туату. Нечто неизведанное, чему нет названия.

Часть меня сражалась. И кричала из глубины сознания, требовала, чтобы отказался. Обзывала идиотом, полезшим куда не следует. Ведь теперь понятно, что следовало изучить, разузнать получше, найти ритуалы, придумать защиту.

Вот только откуда б знать? Теперь же брыкаться поздно.

Женщина опять улыбнулась, тепло подышала мне в ухо.

— Ну ж-же, Мак-х Моран-н…

Яд в венах взбурлил, татуировки почти воспламенились. От боли и одурения я почти ничего не соображал, забыл о Печатях, о методиках противостояния ментальным воздействиям. Лишь яркие обрывочные образы мелькали перед глазами как у умирающего.

И я сделал единственное, что мог — ухватился за одно из воспоминаний из детства. О первой книге легенд и преданий, что попалась в руки, едва научился читать. В тех сказках герой противостоял коварным чудищам, играл в загадки, ставил условия.

Ведь каждому ясно, что слова — и есть изначальное. Словами можно ранить. Можно вылечить. А можно заковать.

— Ты никому не навредишь без моего разрешения. Ни мне. Ни другим.

Голос показался чужим, хриплым, глухим.