Обе женщины были заняты вышиванием красными нитками арабесок по белому кожаному поясу.

Я приподнялся на локте, и мне это уже не показалось таким трудным. Услышав, что я шевельнулся, старуха взглянула в мою сторону и воскликнула, указывая на меня:

– У! У! Агуан инта-хунта!

В переводе это означало «он проснулся». Девушка устремила на меня глаза и, увидев, что я уже могу сидеть, встала и подошла ко мне.

– Ты уже проснулся, – сказала она, к моему изумлению, на довольно правильном английском языке. – Есть ли у тебя какое-нибудь желание?

– О, да, я желаю… Даже… Очень многого…

– Говори тише, или же объясняйся знаками, – сказала она. – Ншо-Чи видит, что тебе больно говорить.

– Ншо-Чи – это твое имя? – спросил я.

– Да.

– Ты должна быть благодарна тому, кто дал тебе его. Думаю, трудно было бы найти тебе более подходящее имя. Ведь ты прекрасна, как весенний день, когда благоухают первые цветы года.

На языке апачей Ншо-Чи означает «прекрасный день». Она слегка покраснела и напомнила мне:

– Ты хотел сказать мне о своих желаниях.

– Скажи сперва, находишься ли ты здесь ради меня?

– Да, мне приказано ухаживать за тобой.

– Кто приказал тебе?

– Мой брат Виннету.

– Я так и думал, что он твой брат. Ты очень похожа на этого отважного юношу.

– Которого ты собирался убить!? – воскликнула она, взглянув мне пытливо в глаза, точно желала проникнуть в мою душу.

– Никогда, – возразил я.

Она опять посмотрела мне в лицо и сказала:

– Он не верит тебе, а ведь я его сестра. Ну что, болит ли еще у тебя язык?

– Сейчас – нет.

– Можешь ли ты уже глотать?

– Попробую… Не дашь ли ты мне воды?

– Разумеется, – и не только чтобы попить, но и чтобы умыться. Сейчас принесу.

Она вышла вместе со старухой и вскоре вернулась с глиняной чашкой, наполненной до краев ключевой водой.

Утолив жажду, я сразу же почувствовал себя гораздо бодрее. Это, должно быть, не ускользнуло от внимания Ншо-Чи, так как она заметила:

– Вода тебя освежила… Потом я принесу тебе чего-нибудь поесть, ведь ты, вероятно, очень голоден? Ну а теперь мы уйдем. Если тебе что-нибудь понадобится, позови нас, мы будем недалеко.

При этих словах она вынула из своего кармана маленькую глиняную трубку и сунула ее мне в рот. Затем они удалились.

Оставшись наедине, я глубоко задумался надо всем происшедшим. Разве положение, в котором я очутился, не было своего рода трагикомедией? Несмотря на то что я был на волосок от смерти, меня старательно лечили, чтобы после выздоровления отправить со всевозможными пытками на тот свет. Поражало также и то, что человек, настаивавший на моей казни, поручил уход за мной своей сестре вместо того, чтобы предоставить меня попечению неряшливой старухи. Однако серьезно думать о своей смерти я уже не мог. Напротив, во мне крепла уверенность, что я останусь жив. Ведь у меня в руках было неоспоримое доказательство моей невиновности, локон Виннету, отрезанный мною, когда я освобождал его.

Чтобы проверить, не отняли ли его у меня апачи, я исследовал свои карманы и с радостью отметил, что все, кроме оружия, находилось при мне в целости и сохранности. В банке из-под сардинок по-прежнему лежали мои заметки, а между ними спасительный локон. Это меня успокоило, и я сразу же после ревизии карманов крепко уснул.

Состояние моего здоровья с каждым днем заметно улучшалось. На руках у меня снова появились мускулы, а опухоль во рту понемногу спала. Ншо-Чи, уверенная в близости моей смерти, была по-прежнему ласкова со мной. Вскоре я заметил, что она бросала на меня исподтишка грустные и вместе с тем пытливые взгляды, когда думала, что я не смотрю на нее. Мне казалось, что она жалела меня и как будто боялась за мою судьбу.

Последнее обстоятельство вызывало во мне некоторые опасения. Правда, я полагался на то, что меня спасет локон Виннету, но ведь мои надежды могли и не оправдаться, а в таком случае приходилось рассчитывать только на силу собственных мускулов.

Между тем я настолько поправился, что мог целыми днями расхаживать по своему дому. Чтобы восстановить свою прежнюю силу, я попросил Ншо-Чи принести мне какой-нибудь камень, мотивируя эту просьбу тем, что мне не на чем сидеть. Она сказала об этом Виннету, и он прислал мне несколько штук на выбор. Самый большой из них весил, должно быть, около центнера. С этими камнями я упражнялся всякий раз, как только оставался наедине.

По прошествии двух недель мне уже нетрудно было поднимать несколько раз подряд самый тяжелый из них. Несмотря на это, я все еще представлялся немощным и больным. В конце третьей недели я почувствовал себя окончательно окрепшим.

Однажды в прекрасное осеннее утро, когда Ншо-Чи по обыкновению принесла мне завтрак, и я принялся уплетать его, она внезапно подсела ко мне. Меня это очень удивило, так как Ншо-Чи за последнее время никогда ни одной лишней минуты не оставалась в моей комнате. Но в этот раз она долго и ласково смотрела на меня, и я заметил, что у нее по щеке скатилась слезинка.

– Ншо-Чи, что с тобой? Отчего ты плачешь? – спросил я. – Что тебя так огорчает?

– Сегодня киовы получат свободу и отправятся домой. Их племя прислало в прошлую ночь выкуп.

– И это так огорчает тебя? Но ведь ты же должна радоваться, что твое племя получит богатую добычу.

– Безумец, ты сам не знаешь, что говоришь, и не подозреваешь, что тебя ожидает! В честь отъезда киовов наши воины хотят устроить праздник, на котором тебя и трех твоих белых братьев подвергнут пытке.

Хотя я давно уже приготовился к этому известию, все же мурашки пробежали у меня по спине. Итак, через несколько часов должна была решиться моя судьба, и, может быть, еще до заката солнца мне предстояло умереть! Все же, несмотря на эти мрачные мысли, я старался не показывать своего волнения и с кажущимся равнодушием продолжал есть. Когда я закончил, девушка молча забрала посуду и отправилась к выходу. Но затем она еще раз подошла ко мне, протянула руку и сказала, не будучи в состоянии удерживать слезы:

– Прощай, Разящая Рука! Я говорю с тобой в последний раз. Крепись и будь мужествен, когда будешь смотреть смерти в глаза. Ншо-Чи будет очень огорчена твоей смертью, однако для нее будет немалым утешением, если ты умрешь без криков и стонов. Доставь мне эту радость.

Сказав это, она поспешно удалилась. Я направился к выходу, чтобы посмотреть ей вслед, но в тот же момент на меня обратились дула ружей моих часовых. О бегстве нечего было и думать. К тому же я не был знаком с окружающей местностью. Оставалось покорно вернуться в место своего заключения.

Потянулись тяжелые, почти невыносимые часы ожидания. Был уже полдень, и все еще не происходило ничего такого, что подтверждало бы слова индейской девушки.