Меня охватил самый настоящий мандраж, как перед выходом на сцену. У меня, как и у множества других таких же трясущихся психов, боязнь эта связана с самой примитивной причиной: страхом разоблачения. Этот ужас пронизывает всю вашу жизнь, преследует нас больше, чем что-либо другое, — затаенная уверенность в том, что неосторожно сказанное слово разоблачит вас, продемонстрирует всему миру вашу несостоятельность, и все поймут, что вы самозванец, просто дутая величина.

Закончив писать свой телефон, я на ничтожную долю секунды прикрыла глаза и твердо сказала себе, что дело надо довести до конца. Потом повернулась и посмотрела на студентов:

— Ну что ж, начнем, пожалуй.

Я снова прерывисто вздохнула и начала говорить — длинный монолог продолжался почти час, во время которого страх и сомнения постепенно вытеснялись уверенностью в том, что я справлюсь. Объяснив, что я буду вести курсы профессора Холдер, и заметив, что я прекрасно понимаю — заменить ее невозможно, я начала говорить о «Тринадцати способах увидеть черного дрозда» и о том, что, как вытекает из названия, в стихотворении развиваются простые и в то же время чрезвычайно сложные идеи.

— То, как мы интерпретируем все происходящее в жизни, очень сильно зависит от того, что подсказывают нам наши жизненные обстоятельства. Восприятие и в самом деле — все. Мы видим мир в определенном свете, каждый по-своему. Восприятие может меняться — и чаще всего меняется, — когда мы становимся старше. Но мы всегда осознаем тот факт, что, как жизнерадостно замечает Стивенс, черного дрозда можно увидеть тринадцатью разными способами, что на него, как и на множество прочих вещей, лежащих вне пределов эмпирического восприятия, не существует и не может существовать единой точки зрения.

Я заметила, что утратила внимание аудитории, заговорив об эмпиризме, но в общем и целом была довольна своей первой лекцией и тем, что сумела их заинтересовать студентов… хотя бы на минуту-другую.

Семинар по американскому натурализму дался мне потруднее. На него пришло около семидесяти студентов. Многие из них показались мне похожими на членов какой-то спортивной команды, явившихся отбывать неприятную, но обязательную повинность на занятии по английской литературе. Футболисты — шумные, развязные — сидели вместе, стайкой, и, пока я объясняла материал, нарочито громко переговаривались и перебрасывались записками, не скрывая того, что ничего не понимают, а, наоборот, бравируя своим невежеством перед остальными. Вперемежку с ними сидели девушки, с виду типичные участницы группы поддержки — из тех длинноногих подтянутых блондиночек, что непременно зовутся Барб или Бобби. Простушки из белых предместий, они впоследствии выскакивают замуж за мускулистых типов вроде тех, которые сейчас выкаблучивались перед ними и откровенно плевали на меня.

Я начала было разговор о сцене суда в «Американской трагедии», где Клайд признается в намерении убить беременную подружку, и хотела порассуждать о том, как обыгрывает Драйзер концепцию виновности, показывая нам человека, готового сделать признание, даже несмотря на то, что он тем самым подписывает себе приговор. Но в тот момент, как я попыталась развить эту тему, самый здоровенный верзила из футбольной компании обернулся назад и в полный голос заговорил с хихикающей девицей. Я замолкла на половине фразы, а потом сорвалась.

— Послушайте, — обратилась я к нему.

Парень продолжал болтать.

— Послушайте, — повторила я через минуту.

Футболист меня игнорировал.

Я швырнула ручку и кинулась вверх, к тому ряду, где сидел верзила. Он продолжал флиртовать со своей цыпочкой.

— Вы…

Наконец-то он удостоил меня взглядом:

— Вам чего?

— Ваше имя?

— А вам зачем?

— Идет мой семинар, в моей аудитории, а вы ведете себя безобразно, срываете занятие.

Верзила развернулся всем корпусом к своей когорте и скорчил гримасу, как бы говоря: И что только себе позволяет это ничтожество?

Увидев это, я впала в холодную ярость:

— Ваше имя. — Он продолжал ухмыляться и гримасничать. Тут-то я и стукнула кулаком по его парте: — Имя… сейчас же.

Аудитория потрясенно смолкла, и Мистер Футбол осознал, что перешел черту, оказавшись в опасной зоне.

— Майкле, — процедил он наконец.

— А теперь, мистер Майкле, соберите вещи и выйдите вон. И хочу вас официально уведомить, что я сегодня же подам на вас рапорт куратору.

Майкле уставился на меня, широко раскрыв глаза.

— Вы не можете этого сделать, — пробормотал он, на миг будто превратившись в маленького мальчика.

— Уверяю вас, могу. Рапорт будет у декана, а вы сейчас выйдете из аудитории.

— Но если вы подадите куратору рапорт…

— Никаких «если», мистер Майкле. Считайте, что он уже подан.

Я развернулась и снова подошла к кафедре. Майкле стоял неподвижно, озираясь на свою свору в поисках поддержки. Однако все отводили глаза, стараясь не встречаться с ним взглядом и будто внезапно перестав его замечать.

— Мы все ждем, пока вы выйдете, мистер Майкле, — произнесла я. — Или вы желаете, чтобы я вызвала охрану? Предупреждаю, правда, что это будет равносильно для вас временному исключению из университета.

Снова долгая пауза. Майкле вновь бросил отчаянный взгляд на своих дружков, призывая поддержать его. Но они сидели, опустив головы, и рассматривали свои парты.

— Мистер Майкле, я не собираюсь повторять. Вот выход. Воспользуйтесь им.

У Майклса лицо перекосило от гнева. Он сгреб учебники и рюкзак и выскочил вон, хлопнув за собой дверью. Я выдержала паузу, позволив тишине висеть в аудитории еще секунд пятнадцать. Затем, как можно спокойнее и мягче, спросила:

— Итак, на чем мы остановились? — И продолжила свой рассказ.

После занятия я вернулась к себе в кабинет и набрала на компьютере рапорт на имя куратора студентов, в котором подробно описала происшествие в аудитории и причину, по которой Майклсу пришлось выйти за дверь. Занесение в рапорт куратору считалось в этом университете серьезным наказанием. Я прочитала об этом в брошюрке «Устав факультета», полученной на прошлой неделе от профессора Сандерса. Там было сказано, что подобная мера применяется, «если студент грубо нарушает правила и нормы поведения в аудитории и/или своими действиями мешает учебному процессу». Прежде чем отослать рапорт, я еще раз перечитала нужный параграф и даже вставила эту цитату в текст о безобразном поведении мистера Майклса. Потом отправила рапорт по электронной почте старшему куратору Альме Керью, а копию — профессору Сандерсу. Через час после этого Сандерс постучал в дверь моего кабинета.

— Ваш первый день оказался бурным, — заметил он.

— Я не позволю студенту так откровенно хамить, профессор.

— Говорят, вы применили физическую силу.