Из изображений Матери с Младенцем, типичных для мира русских икон, особый интерес представляет так называемое «Знамение». Это наименование отсылает нас к словам пророчества Исаии: Итак, Сам Господь даст вам знамение: се, Дева во чреве приимет и родит Сына (Ис. 7: 14). Итак, мы присутствуем при торжестве статичного начала абстракции, которую мы осмелились характеризовать с большой долей преувеличений, начала святого эскиза. Сюжетом изображения являются не персонажи истории Спасения, которые представлены в канонических Евангелиях и апокрифах, но пророческое, вневременное видение, существующее со времен Адама (Быт. 3: 15), идеального эскиза победительницы Змея, предсказанной прорицательницами и пророками. (Может быть, стоит отметить, что в цикле икон пророков православных иконостасов все значение скрыто именно в иконе «Знамение», которая с теологической точки зрения может быть сравнена с западным именованием Девы Марии «Царица пророков».) На этой иконе Матерь не держит Сына на руках, Ее руки подняты вверх в древнем молитвенном жесте (черта, восходящая опять же к византийской иконографии Богоматери Оранты в раннехристианском изображении). Фигура Сына является в ореоле, медальоне (что восходит к древней традиции символического изображения щита, так называемый imago clipeata – щитоносный образ), перед образом Своей Матери, что символично передает нам идею зачатия и беременности: мы должны понимать, что перед нами не еще не рожденное Дитя, но пророческое видение, которое предвидит «знамение», этого вечно молодого Эммануила, о котором говорил в своем пророчестве Исаия. Фигуры Матери и Ребенка поданы анфас, симметрично, даже геометрично, поэтому здесь так сильно сходство с восточным мистическим эскизом. Лицо Марии с пристальным взглядом перед Собой не выражает никаких земных эмоций, но только сильную, напряженную молитву.

В России можно отметить настоящий культ традиционных изображений Девы Марии, посвященных различным церковным праздникам, которые отмечаются не местно, но всецерковно как особо важные празднества. (Например, есть день, посвященный иконе «Знамение», в который поются специальные гимны.)

Говоря о вневременных, предшествующих сотворению мира изображениях Эммануэля на щите Богоматери «Знамение», мы находим этот же медальон с изображением Младенца Иисуса также на иконе св. Михаила Архангела как символ борьбы ангелов с Люцифером в начале времен.

Начиная с XV века появляются иконографические типы, дающие персонифицированной Софии Премудрости статус специального предмета изображения. Ее фигура – это фигура ангела в торжественном одеянии византийских царей, в золотой короне, с лицом, руками и крылами огнистого цвета. Эта фигура восседает на золотом престоле. Ей молитвенно предстоят фигуры Матери Божией и Иоанна Крестителя, склоняясь перед ней, как они обычно склоняются перед Иисусом Христом в композиции «Деисиса» (от греч. δέησις – молитва, прошение). Это значит, что Премудрость находится на таком месте, восседает на таком престоле, принимает такие молитвы, которые приличествуют только Христу. Что же, ничто не препятствует ее идентификации как Христа, в соответствии со словами св. Павла (см. выше). Ее облик – ангельский, и постольку ни мужской, ни женский; но аллегорические изображения Христа в ангельском образе (например, как «Ангела Великого Совета», ср.: Ис. 9: 6) никак не являются необычными для русской иконографии этих столетий. Сюда относятся, между прочим, очень характерные по своей мистической окраске изображения Христа в виде крылатого «Ангела Благого Молчания», тихо скрестившего руки на груди. В конце концов, традиционнейшая иконография «Ветхозаветной Троицы» тоже представляет Логоса – наряду с другими двумя Лицами Троицы – в виде ангела. Не противоречит христологическому толкованию образа Премудрости как ангела, однако существенно осложняет дело то обстоятельство, что над главой восседающей на престоле Премудрости возвышается в круглом ореоле-медальоне видная до пояса фигура Иисуса Христа с благословляющими руками. Что же, Христос стоит над Самим Собой?

Вообще говоря, формально это не совсем невозможно хотя бы потому, что Христос присутствует в пространстве этой иконы еще раз – в виде Младенца в медальоне, который держит своими руками Дева Мария как почетное удостоверение славы Своего материнства. В сущности, вся вертикаль иконы отдана присутствию достоинства Христа в варьирующихся формах его артикуляции: наверху – так называемый «Престол уготованный», на который воссядет Христос в конце времен, чтобы судить живых и мертвых; ниже – поясное изображение Христа; еще ниже – фигура Премудрости. И все же расположение фигур очень энергично внушает мысль о смысловом акцентировании онтологического locus’а соприкосновения Божественного начала с миром сотворенным; и этот locus персонифицируется в Ангеле-Премудрости. В самом деле, не видим ли мы, что благословение Христа сходит сверху на Премудрость и передается от нее великим молитвенникам за человеческий род и за весь сотворенный мир, а уже через них – и самому миру? Эти молитвенники, в особенности Матерь Божия, чье превосходство даже над Херувимами и Серафимами специально отмечается в одном важнейшем гимне Православной Церкви[244], – с точки зрения Православия представляют собой высшее, что есть в сотворенном мире; выше их только Божественное бытие. Но Премудрость, к которой они обращают молитвы, находится между ними и Христом. Не торопясь настаивать на том, что эта Премудрость есть именно персонификация Церкви, отметим, что применительно к традиционной символике Церкви соединение тождества и нетождества Христу для всех привычно: Церковь – это, по св. Павлу, мистическое Тело Христа, но она же – Невеста Христа, не в тождестве, но в общении с Ним, и она же Христа умоляет за своих «чад» (одновременно своих частей, «членов», составляющих ее самое, также и в ее качестве «Corpus Mysticum»). Это еще раз напоминает нам, что в мистическом контексте самой по себе проблеме тождества трудно сохранить свою формально-логическую однозначность… Вполне отчетлив, напротив, неоднократно упоминающийся выше мотив врат небесных на самой границе онтологических уровней, где Божественное и тварное, не смешиваясь, встречаются.

Закончим так же, как начали: русская икона дает нам не только эстетическое наслаждение, но и морально-теологическое наставление; не только художественное выражение возвышенных идей, она предлагает нам погрузиться в тайну (mystagogia, как говорили греческие отцы Церкви), усваивая язык древних загадок. Эта тайна требует молчания, не просто внешнего молчания пред миром, но молчания внутреннего в отношении себя, дабы глубже проникнуть в тайну, дабы начать внутренний диалог, которому не нужны слова, которому слова только помеха. Мы только что говорили о бессловесном диалоге за гранью всех возможных слов в русской иконе «Троица ветхозаветная», вспоминали образ «Благого молчания». Оба образа отсылают нас к внутреннему молчанию Божественного. Икона «Молчание св. Иоанна Евангелиста» учит человека отвечать своим молчанием на молчание Бога: русские мастера очень любили изображать любимого ученика, евангелиста Божественности Христа, посвященного тайнам существования высшего Логоса при создании мира, с пальцами, символично накладывающими печать на