при входе в двери…

(8: 2–3.)

Но ее проповедь самообуздания решительно и последовательно противостоит пропагандистским приемам ее антагонистки:

Слушайте, потому что я буду говорить важное,

и изречение уст моих – праведность;

ибо истину произнесет язык мой,

и нечестие – мерзость для уст моих…

Блажен человек, который слушает меня,

бодрствуя каждый день у ворот моих

и стоя на страже у дверей моих!

Потому что тот, кто нашел меня, тот обрел жизнь

и получит благодать от Господа…

(8: 6–7 и 34–35.)

Трудно не вспомнить употребительное выражение современного римского Магистериума о «культуре жизни», противостоящей «культуре смерти», когда мы вдумываемся в слова библейской Мудрости: «все ненавидящие меня любят смерть» (8: 36). Кто выбрал Мудрость, «обрел жизнь».

Мудрость суть то, что можно сказать своим ученикам, ибо в ней живет та самая память, которую стремится вытеснить у себя и у своих адептов ее антагонистка, – прежде всего память о том, как были полагаемы умопостигаемые основания чувственно воспринимаемой природы, как эта природа получала свой изначальный и вечный смысл, являющийся источником неиссякаемой радости:

Господь имел меня началом пути Своего,

прежде созданий Своих, искони;

от века я помазана,

от начала, прежде бытия земли. <…>

Когда Он уготовлял небеса, я была там.

Когда Он проводил круговую черту по лицу бездны,

когда утверждал вверху облака,

когда укреплял источники бездны,

когда давал морю устав,

чтобы воды не преступали пределов его,

когда полагал основания земли:

тогда я была при Нем художницею,

и была радостью всякий день,

веселясь пред лицем Его во все время…

(8: 22–23, 27–30.)

Мудрость Божия – символ творческой встречи Творца с Его творением. Так называемый Иерусалимский таргум, древний интерпретирующий перевод с еврейского языка Ветхого Завета, заменяет начальные слова Библии «В начале (bəreʔšit) сотворил Бог небо и землю» поясняющим вариантом: «В Мудрости (bḥkmh) сотворил Бог небо и землю». Но еще раньше в псалме 103: 24, в контексте медитации о сотворении мира было сказано: «все сотворил Ты в мудрости (bḥkmh)». В ситуации этой встречи Мудрость предстает, согласно только что процитированному тексту Притчей 8: 29, как «художница» (традиционное понимание ˀāmon, подкрепляемое аккадской параллелью ummānu «мастер»); в этом контексте интересно, что этимологически исходное значение обозначений «мудрости» и в древнееврейском, и в греческом узусе связано с созидательным ремесленным умением опытных рук. Самое древнее упоминание σοφία в греческой литературе мы встречаем в «Илиаде» (XV, 412) в контексте описания действий опытного плотника, знающего свое дело. Но таким же образом мастера, которые должны наилучшим образом изготовить сакральные одеяния для Аарона (Исх. 28: 3), именуются «мудрыми сердцем» (ḥakme-leb), исполненными от Бога «духа мудрости» (ruaḥ ḥokmā); подобные выражения прилагаются в Библии не раз и к менее сакральному употреблению мастерства. Ремесленное умение принадлежит миру Мудрости Божией постольку, поскольку в силу своего конструктивного, созидательного характера как бы продолжает дело Божией творческой силы, и постольку, поскольку налагает на мастера дисциплину, самая аскеза которой очевидным образом определяется реальным смыслом реального трудового усилия и постольку не имеет ничего общего ни с репрессивным произволом, ни с пустым формализмом.

Возвращаясь к теме памяти, присущей Мудрости, памяти о самом изначальном, и притом не только и не столько во временном значении слова «изначальный», сколько в том значении, которое трансцендентно времени, отметим, что Мудрости свойственно брать космос в его интеллигибельном аспекте: не столько земля, сколько «основания земли», не столько море, сколько данный морю «устав». Реальность творения предстает такой, как в только что цитированных словах Мудрости и как в памятниках еще незамутненной средневековой традиции, особенно в византийской или русской иконе.

Очень важно, что мы видим Мудрость, как она описана в цитированных выше главах Притч Соломоновых, в ситуации спора, которому предстоит длиться до конца этого эона. Теперь попробуем представить себе, как выглядит этот спор сегодня.

Надо сказать, что антагонистка Мудрости в наше время особенно оправдывает данный в библейском тексте образ специалистки по части идеологии и пропаганды, осуществляющей свой доктринальный магистериум, ставящей свою кафедру «на высотах города, чтобы звать проходящих мимо». И если она и блудница, то практикуемый ею блуд, как это, впрочем, и предполагается библейским описанием, – блуд ритуальный, как у языческой жрицы. Все меньше и меньше оправдывают себя такие старомодные обозначения магистериума, как «гедонизм» или «вседозволенность». Гедонист прежнего типа хотя бы оставлял себе право определять, что именно доставляет ему, лично ему, грешное наслаждение; в наше время вышеназванная наставница, вопиющая «с высот» современного «города» (например, с экранов всех телевизоров), присваивает себе право выбора того, что обязаны считать для себя удовольствием все ее ученики и питомцы. В этом пункте определенные идеологические тренды современности, подчас имеющие интеллектуальную претензию тех сфер, которые обозначаются английским оборотом high brow[250], обнаруживают несколько неожиданную близость к парадигме современной рекламы, которая слишком часто по-своему идеологична, поскольку то и дело отказывается от разговора, хотя бы и лживого, о качестве вещи – и таким образом играет уже не с конкретными пожеланиями потребителя, но с абстрактными концептами престижности рекламируемого товара, с фантастическими фигурами сверхчеловеков-звезд, освятивших товар своим вниманием.

Все меньше оснований, хотя бы и в порицательном смысле, говорить сегодня о «пермиссивизме», о «вседозволенности». Те, которые хотят перевоспитать все человечество, едва ли заинтересованы в том, чтобы дозволять и дозволять. Да, старые запреты – некоторые из них можно с полным основанием назвать общечеловеческими – отбрасываются (вот один из многочисленных примеров – ни одно из языческих обществ, подчас очень высоко ценивших гомосексуальные отношения, никогда не пыталось хотя бы отдаленно приравнять их браку, и это не по действию осуждения таких отношений, а только потому, что каждое такое общество имело идею брака, по самой сути связанную с идеей продолжения рода…). Но на место отмененных запретов беззвучно становятся новые табу. Именно по праву приверженца демократии в классическом смысле этого слова, искреннего противника тоталитарных и всех прочих программ централизованного перевоспитания человечества, я с огорчением отмечаю склонность современного ультракосмополитического и ультрасекуляристского либерализма функционировать наподобие любой другой идеологии, редуцируя себя до лозунга, до примитивного жеста, навязывая эти лозунги и жесты как единственную возможность: это уже не столько защита свободы личного выбора, сколько отмена смысла такого выбора.

Что касается самих знаковых жестов, то они слишком часто не только неблагородны, но и глупы с самой