Двор был залит ртутным лунным светом. Отчетливо был виден каждый лист, сруб колодца, стол с забытым кувшином. Все было как днем, только цвет переменился — все было пепельно-синим, неподвижным, замершим. Громадная луна сияла ослепительно, пятна на ней отчетливо складывались в фигуру женщины: Тим видел ее грудь, руки, прижатые к выпуклому животу, и голову, большую от намотанного платка, с рожками-краями, завязанными на макушке.

Бездумно пошел он со двора. По тропинке к горе. Плеск речки был единственным звуком, что нарушал тишину. Под деревьями было темно. На тропинке светлые пятна перемежались с глубокой чернотой.

На речке кто-то был. Тим застыл как вкопанный. Спиной к нему, обнаженная, стояла женщина. У ног белела сброшенная одежда. Подняв руки, она закалывала волосы. Вдруг она замерла, потом слегка повернула голову, прислушиваясь. Тим затаил дыхание. Это была Люба. Ослепительный сияющий столб… Он жадно рассматривал ее. Тяжеловатая, тонкая посередине, прочно стоящая на песке сильными босыми ногами…

Она бесшумно шагнула в воду. Он, не соображая, почти теряя сознание, шагнул следом. Вода подтолкнула его вперед. Он не видел ее лица, оно было в тени. Он протянул руки, наткнулся на ее плечи, грудь. Рванул к себе, стискивая так, что она вскрикнула. Губы у нее были холодные. Ему казалось, она обнимает его за шею, но… возможно, это ему только казалось. Он прижимал ее к себе, как добычу, намеренно причиняя боль. Рыбак и русалка, хищник и жертва… Вода бурлила, обтекая их — он мельком отметил взглядом белые рваные клочки пены. Повернулся спиной к течению в поисках опоры и потянул ее на себя. Она невесомо придвинулась, холодная и скользкая…

…Кажется, он закричал. Его вопль рванулся к вершине Детинца.

…Он оторвался от нее, когда стало светать. Ночь истаяла. За все время они не произнесли ни слова. Губы горели, он терся лицом о ее лицо, мял руками соски, разбрасывал коленями колени. Она отвечала с готовностью, только смеялась тонко и мелко, едва слышно…

Наконец она оттолкнула его мягко, поднялась, потянула из-под него свою одежду. Он и не заметил, что они лежали на ее платье. Оделась и, не взглянув, ушла.

А Тим остался. Перевернулся на живот, раскинул руки и пробормотал:

— Да что же это такое, господи! Да что же это!

Ему хотелось плакать. Ныло тело, горели губы, пальцы ощущали ее кожу. Он был один на свете, один в природе — страшное одиночество вдруг навалилось. Одиночество и тоска. Казалось, что-то кончилось…

Она забыла свой платок, и он уткнулся в него носом. Белый платок пах травой… Знакомый тяжелый запах, на грани добра и зла. Любисток! Все на грани добра и зла. Попробуй рассуди…

…Ника еще спала. Он осторожно прилег рядом и провалился в глубокий сон, как в омут.

Любин платок он положил к ней на порог, оглянувшись украдкой.

— … Люба сегодня с Катериной, — сообщила Ника. — Сказала, отходит, надо посидеть.

Тим полыхнул румянцем, но Ника этого не заметила. Накрывая на стол, она болтала. Тим подумал, что Люба просто удрала.

— Знаешь, у них тут новые не приживаются. Сначала восторги, ахи, охи, все нравится, скупили чуть ли не все дома, а потом не выдерживают. Телевизора не хватает, того, сего, света, Интернета. Кстати, ты обещал посмотреть движок. А Наталья Антоновна мне понравилась. Она добрая.

— Добрая?

— Добрая. Она так смотрит… как будто видит тебя насквозь и жалеет. Понимаешь, жалеет, будто все про тебя знает, и потому жалеет.

— Не заметил. — Тим отделывался короткими фразами. Ему хотелось остаться одному и… и… вспомнить! Все, каждую мелочь, деталь, звук, еще раз пережить… все. Наваждение.

— Как ты думаешь, она настоящая ведьма?

Он вздрогнул:

— Кто?

— Наталья Антоновна! Ты меня совсем не слушаешь.

— Слушаю. У тебя мысли так и скачут. Вряд ли. Травница. Да и то…

— Что?

— Она же ясно сказала, что травы не помогают.

— Она не говорила, что травы не помогают. Как же не помогают, если помогают.

— Надо верить… чтобы помогали.

— В кого? В Бога?

— Не знаю.

— Ты что, не выспался? — Ника наконец обратила внимание на его нежелание разговаривать.

Тим только хмыкнул. Он вдруг почувствовал, как сквозь вину, стыд, остолбенение и непонимание того, что произошло, пробиваются сильно и мощно радость и ожидание. Ожидание! Он посмотрел на свои руки — пальцы дрожали.

— Ты что, заболел? — спросила озабоченно Ника, кладя ладонь ему на лоб. Он заставил себя остаться на месте, хотя ему хотелось отодвинуться. — Бледный, смотри, какие синяки под глазами.

Он понимал, что это сумасшествие ничего общего не имело с любовью, он любил Нику и знал это, но Ника… девочка, любимая, родная, чудесная, а та… Неужели так бывает? Или это все вместе — река, проклятая трава, гора… Как Ника сказала тогда — ритуал? Неужели это… ритуал? Или… что? Чертовщина какая-то…

«Прекрати молоть ерунду! Ритуал, гора… — сказал он себе. — Совсем охренел? Просто попалась тебе опытная баба постарше, изголодавшаяся по мужику, ну и вот… Да еще и антураж. Дикая природа, трава эта вонючая… Молоко без нитратов…»

Он пытался смеяться над собой, называть вещи именами гадкими и пошлыми, но получалось плохо, и в конце концов ему стало стыдно. Он вспомнил платок, оставленный на пороге, и ему вдруг захотелось пойти посмотреть, там ли он еще.

После завтрака Ника засобиралась на речку, а он предложил: пошли посмотрим подвесную дорогу! Ему невыносима была мысль идти… туда. Да и траву они там вытоптали, наверное, не поднялась еще. Ему казалось, что Ника сразу обо всем догадается.

…Ржавые опоры покрылись желтым лишайником, вьюнок жадно вился до самого верха. Вдалеке, у второй опоры, поскрипывая и постанывая, болтался зеленый вагончик. Пронзительный звук этот в густой тишине позднего утра казался тоскливым и чужеродным. Тим с трудом отбросил кожух механизма. Ржавчина и распад, проросшая трава.

— Неужели только десять лет? А на вид все сто! — сказала Ника, потрогав пальцем зубчатое колесо.

Тим попытался сдвинуть с места рукоятку включателя, но она словно приросла к механизму. Ника внимательно наблюдала. Тим посмотрел на вагончик, задумался на миг.

— Пошли! — Он протянул Нике руку. — Посмотрим, что там!

И они стали продираться через тернии наверх. Цветущая царственная крапива, каскады ежевики, кусты терна, усыпанные зелеными еще ягодами, терпкими даже на вид, пики синих колокольчиков и мощные розовые кисти иван-чая — все сплелось в непроходимые заросли. Ника только взвизгивала, наткнувшись на крапиву. Тим продвигался вперед с упрямством механизма. Ника не отставала.

Под опорами когда-то была просека, но сейчас от нее не осталось и следа. Вырубленные места заросли кустами — гора затянула раны, но справиться с железом пока не сумела. А с другой стороны — куда спешить? Прошло всего десять лет с тех пор, как какой-то романтик затеял строить здесь подвесную дорогу, посмотрим, что останется здесь через пятьдесят или сто…