В этот момент раздался стук в дверь. Обрадовавшись заминке, он сказал «войдите». Появился Рафаэль. Архидьякон едва взглянул на него.

– Вы же об этом позаботитесь, не правда ли, Морелл? – сказал он. И вышел.

Отец Себастьян, хотя и довольный тем, что их прервали, был не в настроении проявлять дружелюбие, и его «Что случилось, Рафаэль?» прозвучало резковато.

– Инспектор Джарвуд, отец. Он бы предпочел не обедать со всеми вместе. Спрашивает, можно ли ему принести что-нибудь в комнату.

– Он плохо себя чувствует?

– Думаю, что не очень хорошо, хотя на плохое самочувствие не жаловался. Инспектор увидел за чаем архидьякона и, подозреваю, не хочет без особой надобности встречаться с ним снова. Есть он не стал, и я проводил его в комнату, чтобы удостовериться, все ли в порядке.

– Он объяснил, что его так расстроило?

– Да, отец, объяснил.

– Он не имел права посвящать в это дело посторонних. Ни тебя, ни кого-то другого. Это было непрофессионально и глупо. Тебе следовало его остановить.

– Он рассказал немногое, отец. Но зато интересные вещи.

– Что бы он ни рассказал, это должно остаться тайной. Лучше сходи к миссис Пилбим и попроси для него ужин. Суп и салат, что-нибудь в этом роде.

– Думаю, ему больше и не надо, отец. Он сказал, что хотел бы остаться один.

Отец Себастьян не знал, имеет ли смысл поговорить с Джарвудом, но потом решил, что не стоит. Инспектор пожелал остаться один, что было, наверное, лучшим решением. Архидьякон собирался уезжать на следующее утро сразу после раннего завтрака: хотел вернуться в приход, чтобы уже в десять тридцать прочитать проповедь на воскресной приходской литургии. Он намекнул, что ожидает важных лиц. И если повезет, эти двое больше не увидят друг друга.

Директор устало направился вниз по лестнице в студенческую гостиную, где его ждали две чашки чая «Эрл Грей».

22

Столовая выходила окнами на юг и по размеру и стилю практически точно копировала библиотеку с такой же сводчатой крышей и таким же количеством высоких узких окон, хотя вместо живописного витражного стекла в них стояло оконное стекло изысканного бледно-зеленого цвета с узорами в форме виноградной лозы. Простенки между ними были украшены тремя большими полотнами прерафаэлитов – подарками основательницы. Одна, кисти Данте Габриэля Россетти, изображала девушку с огненно-рыжими волосами, сидящую у окна с книгой, и, при наличии фантазии, могла считаться религиозной. На второй, откровенно светской, Эдвард Бёрн-Джонс нарисовал трех темноволосых девушек, танцующих в водовороте золотисто-коричневого шелка под апельсиновым деревом. А на третьей – самой большой – Уильям Халман Хант запечатлел стоящего у церковного плетня священника, который совершал обряд крещения группы бриттов. Эти картины не вызывали у Эммы восторга, но они, без сомнения, составляли ценную часть наследия колледжа. Самой комнате, очевидно, отводилась роль семейной столовой, но, похоже, оформляли ее, руководствуясь не соображениями практичности или потребностью в тесном общении, а стремлением покрасоваться. Даже традиционно большая викторианская семья почувствовала бы себя неуютно в обстановке, демонстрирующей исключительное богатство предков. Персонал колледжа Святого Ансельма явно привнес некоторые изменения и приспособил столовую под собственные нужды. Резной дубовый стол овальной формы занимал почетное место в центре комнаты, но его удлинили, добавив в середину шесть футов некрашеного дерева. Стулья и украшенное витиеватой резьбой кресло явно были подлинными; еду на кухне подавали не из привычного люка, а ставили на длинный подсобный столик, покрытый белой скатертью.

Миссис Пилбим, которой помогали два студента, ждала у стола. Студенты дежурили по очереди. Сами Пилбимы ели ту же еду, но за столом в гостиной миссис Пилбим. Эмма еще в первый свой визит удивилась, насколько здорово работал столь оригинальный порядок. Миссис Пилбим, казалось, нутром чуяла тот самый момент, когда с очередным блюдом было покончено, и всегда появлялась вовремя. В звонок никто не звонил, первое блюдо и горячее ели в полном молчании, а в это время один из студентов читал отрывок из какого-нибудь произведения, стоя за кафедрой слева от двери. Эта обязанность тоже переходила ко всем по очереди.

Тему выбирали сами студенты, а отрывок было не обязательно брать из Библии или из религиозных текстов. Эмма слышала «Пустошь» Элиота в исполнении Генри Блоксэма, Стивен Морби с выражением читал рассказ из сборника П.Г. Вудхауса про Муллинера, а Питер Бакхерст остановил выбор на «Дневнике незначительного лица».

Для Эммы подобная система имела ряд преимуществ. Девушке нравилось, что читают, ей был интересен личный выбор, к тому же она могла наслаждаться отличной стряпней миссис Пилбим, не отвлекаясь на светские разговоры, и не нужно было, как положено, вертеться туда-сюда.

Во главе стола обычно сидел отец Себастьян, и потому ужин в Святом Ансельме был немного похож на семейный. Но когда чтение подходило к концу, а вместе с ним и два первых блюда, предшествующая тишина, видимо, способствовала возникновению беседы, которая в большинстве случаев непринужденно текла все то время, пока чтец наверстывал упущенное, накладывая горячую еду из блюда с крышкой. В конце концов все перемещались в студенческую гостиную выпить кофе или выходили через южную дверь во двор. Разговоры часто затягивались до повечерия, после которого обитатели колледжа обычно расходились по комнатам, храня молчание.

Хотя по традиции студенты занимали свободные стулья, в этот раз отец Себастьян сам распределил места между гостями и персоналом. Он усадил архидьякона слева от себя, рядом с ним Эмму, с другой стороны от Эммы расположился отец Мартин. Справа от отца Себастьяна – коммандер Дэлглиш, следом отец Перегрин и Клив Стэннард. Джордж Грегори, который нечасто ужинал в колледже, сегодня был усажен между Стэннардом и Стивеном Морби. Эмма ожидала увидеть инспектора Джарвуда, но тот не пришел, и никто не объяснил его отсутствие. Отец Джон не появился.

Трое из четырех оставшихся в колледже студентов заняли свои места и, как и вся остальная компания, стояли за стульями, приготовившись читать молитву благодарения. И только в этот момент появился Рафаэль, застегивая сутану. Он пробормотал извинения и, открыв принесенную книгу, встал за кафедру. Отец Себастьян прочитал молитву на латыни, зашаркали стулья, и все приступили к первому блюду.

Сев рядом с архидьяконом, Эмма почувствовала его физическую близость и догадывалась, что он почувствовал ее. Девушка интуитивно поняла, что этот человек реагировал на женщин с сильной, хотя и подавленной чувственностью. Он был так же высок, как и отец Себастьян, но более крепкого сложения, широкоплеч, с бычьей шеей и красивыми чертами решительного лица. Волосы были почти черного цвета, борода – с проблесками седины, а брови над глубоко посаженными глазами имели идеальную форму, словно выщипанные. Их форма придавала некий оттенок женственности его темной, неулыбчивой мужественности.

Отец Себастьян представил Эмме Крэмптона по дороге в гостиную. Архидьякон пожал ей руку крепко, без намека на сердечность, и посмотрел на нее с выражением озадаченного удивления, словно девушка была загадкой, которую надлежало разгадать до конца ужина.