Сняв халат, он удостоверился, что окно плотно закрыто и выдержит натиск сильного ветра, и забрался в кровать. Память лучше обуздывать действием. Но теперь, неподвижно лежа на аккуратно постеленном белье, прислушиваясь к завыванию ветра, он понимал, что сон так легко не придет. Его слишком взбудоражил этот насыщенный и богатый на неприятные события день. Наверное, стоило бы побороться с ветром и все-таки пойти прогуляться. Воспоминание о собственной проповеди отозвалось скорее удовлетворением, чем сожалением. Он тщательно готовился и произнес ее спокойно, но уверенно, с чувством. Все это требовалось сказать, и он сказал, а если проповедь еще больше настроила против него Себастьяна Морелла, если душевные страдания и неприязнь переросли во вражду, ну что ж, ничего нельзя поделать. По его мнению, он не стремился ссориться. Наоборот, предпочитал быть в хороших отношениях с теми, кого уважал.

Честолюбивый Крэмптон знал, что митру епископа не надеть, если враждовать с авторитетными членами церкви, даже если сейчас они не столь могущественны, как раньше. Да и отец Себастьян уже не имел такого влияния, как ему казалось. Архидьякон был уверен, что в этой битве сражается на стороне победителя. Но существовала еще война за принципы, которую придется развязать, если церковь Англии хочет выжить в новом тысячелетии. Хотя в этой войне борьба за закрытие колледжа Святого Ансельма станет лишь схваткой второстепенного значения, именно эта победа доставит ему настоящее удовольствие.

Тогда отчего он так расстраивался из-за Святого Ансельма? Почему чувствовал, что именно здесь, на этом открытом всем ветрам, заброшенном побережье, духовная жизнь расцветает во всей красе? Почему казалось, что над ним и над всем его прошлым ведется судебное разбирательство? Ведь не то чтобы этот колледж мог похвастаться долгой историей духовного подвига. Безусловно, церковь была средневековой – кто-то даже слышал в этом безмолвии отзвуки григорианских напевов, хотя сам архидьякон относился к такой идее скептически. Он рассматривал церковь с функциональной точки зрения: это здание, в котором поклоняются, а не место поклонения. Колледж Святого Ансельма – всего-навсего детище викторианской старой девы, у которой было слишком много денег, слишком мало здравого смысла и наблюдалась тяга к стихарям с белыми кружевами, биреттам и холостым священникам. Вполне возможно, что женщина была не совсем в своем уме. Неужели ее пагубное влияние должно сказываться на организации работы колледжа в двадцать первом веке? Просто смешно.

Он энергично пошевелил ногами в попытке ослабить стягивающую простыню. Внезапно у священника возникло желание оказаться рядом с Мюриел, развернуться к ее флегматичному, расслабленному телу и на время забыться в объятиях жены, занимаясь сексом. Но стоило ему даже в мыслях дотронуться до нее, и между ними, как часто случалось и на брачном ложе, встало воспоминание о другом теле. Он вспомнил изящные, как у ребенка, руки, острую грудь, исследующий его тело приоткрытый рот: «Тебе нравится? А так? А вот так?»

С самого начала их любовь была ошибкой, опрометчивой и предсказуемо фатальной, и сейчас он задавался вопросом, как мог настолько обмануться. Их отношения словно списали из дешевого романа. Они даже завязались в обстановке дешевого романа, на круизном судне в Средиземном море. Как-то раз знакомого церковника пригласили поучаствовать в качестве лектора в поездке по древним и историческим местам в Италии и Азии. Но тот в последний момент заболел и предложил Крэмптона в качестве замены. Священник подозревал, что организаторы не взяли бы его, если бы под рукой оказался более квалифицированный кандидат, но удача неожиданно улыбнулась именно ему. К счастью, на корабле не было компетентных ученых. Добросовестно подготовившись и прихватив с собой хорошие путеводители, священник опередил в знаниях других пассажиров. Барбара поехала в круиз с матерью и отчимом в образовательных целях. Она была самой молодой из пассажиров, и Крэмптон оказался не единственным представителем мужского пола, подпавшим под ее чары. В его глазах она выглядела скорее ребенком, нежели девятнадцатилетней девушкой, ребенком, который родился не в свое время.

Коротко стриженные смоляные волосы, низкая челка над огромными голубыми глазами, лицо сердечком и маленькие пухлые губки, мальчишеская фигурка, подчеркнутая ее любимыми короткими хлопковыми платьями рубашечного покроя, придавали ей сходство с девушками 20-х годов прошлого века. Пассажиры старшего поколения, люди тридцатых, которые живо помнили то бурное десятилетие, ностальгически вздыхали и шептались, что Барбара выглядит как молодая Клодетт Колбер. Но Крэмптону этот образ казался фальшивым. В ней не было искушенности, свойственной звездам кино, лишь детская наивность, веселость и еще ранимость, которая давала ему возможность выдавать сексуальное влечение за потребность холить, лелеять и защищать. Он не мог поверить в свою удачу, когда девушка сначала удостоила его своим расположением, а впоследствии привязалась к нему с преданностью собственника. Через три месяца они поженились. Ему было тридцать девять, а ей только исполнилось двадцать.

Получив образование в ряде школ, насаждавших веру в мультикультурализм и либеральную ортодоксальность, она ничего не знала о церкви, но была жадна до информации и обучения. И только позже он осознал, что эти отношения между учителем и ученицей были для нее крайне эротичны. Ей нравилось подчиняться, и не только физически. Но она быстро перегорала. И брак не стал исключением.

Церковь, где он в то время служил приходским священником, продала большой викторианский дом, построив на его месте современное двухэтажное строение без особых архитектурных достоинств, но очень экономичное в содержании. Барбара ожидала не такой дом.

Расточительная, своенравная, капризная, она не была – и он быстро это понял – подходящей женой для честолюбивого англиканского священника. Скорее, наоборот.

Даже секс стал причинять беспокойство. Ей прямо не терпелось, когда он падал с ног от усталости или когда на ночь изредка оставались гости. В такие моменты, когда жена шептала ласковые слова, которые легко перерастали в громкие колкости и требования, священник понимал, и от этого становилось неловко, как тонки в спальне стены. На следующее утро за завтраком она – заспанная и ликующая – появлялась в пеньюаре, откровенно кокетничала, поднимая руки так, чтобы ниспадал тонкий шелк.

Зачем она вышла за него? Ради обеспеченной жизни? Чтобы сбежать от ненавистных матери и отчима? Чтобы ласкали, заботились и баловали? Чтобы чувствовать себя в безопасности? Чтобы быть любимой?

Он все больше страшился ее непрогнозируемых капризов, вспышек необыкновенной ярости. Старался, чтобы в приходе ничего не узнали, но вскоре до него стали доходить слухи. Сгорая от стыда, он вспомнил, как к нему зашел один из церковных старост, врач по специальности.

– Конечно, ваша жена не моя пациентка, викарий, и мне не хотелось бы вмешиваться, но у нее явно проблемы. Мне кажется, вам следует обратиться за помощью к специалисту.

Но когда он предложил сходить к психиатру или хотя бы к терапевту, она, рыдая, обвинила его в том, что он пытается от нее избавиться и запрятать в психушку.