Но все же я восхищаюсь Рубенсом, потому что он, как никто, стремится и действительно умеет выразить посредством сочетания цветов настроение веселья, безмятежности, скорби, хотя его фигуры порой бывают пустыми и т. п.

И даже в «Водружении креста» это светлое пятно – тело, поднятое в высоту и освещенное, – полно драматизма благодаря противопоставленности остальному, тому, что помещено намного ниже.

В «Снятии с креста» – подобное же, но, на мой взгляд, намного более сильное обаяние. Здесь светлое пятно повторяется в светлых волосах, бледных лицах и шеях женских фигур, в то время как мрачное окружение поразительно богато за счет расположенных ниже и объединяемых общей тональностью масс красного, темно-зеленого, черного, серого, фиолетового.

Делакруа тоже пытался заставить людей поверить в симфонию цвета. Причем, я бы сказал, напрасно, если вдуматься, что именно почти все современные художники понимают под «хорошим цветом»: правильность локального цвета, педантичную точность. Такую, к какой не стремились ни Рембрандт, ни Милле, ни Делакруа, да и вообще никто, даже Мане или Курбе, не говоря уже о Рубенсе или Веронезе.

Видел и другие картины и т. д. Рубенса в разных церквях. Изучать Рубенса очень интересно именно потому, что техника у него исключительно проста – точнее сказать, кажется исключительно простой. Он использует так мало средств, пишет – и особенно рисует – настолько уверенно и без малейших сомнений. Но портреты и женские головы и фигуры – это его конек. Здесь он глубок и интимен. До чего же свежими остались его картины, именно благодаря простоте техники.

Что еще тебе рассказать? Чем дальше, тем больше мне начинает хотеться неторопливо, без спешки, то есть без спешки, идущей от нервов, очень спокойно переделать совершенно заново мои этюды фигур. Я хочу достичь такого уровня в изучении обнаженной натуры и строения фигуры, чтобы работать по памяти. Я хочу поработать еще какое-то время либо у Верлата, либо в другой мастерской, а кроме того, как можно больше писать моделей самостоятельно. Сейчас я оставил на хранение у Верлата, в классе живописи в Академии, 5 картин: 2 портрета, 2 пейзажа, 1 натюрморт. Недавно я снова заходил туда, однако никак не могу его застать. Но в скором времени смогу тебе сообщить, как все устроится. Надеюсь, что добьюсь разрешения писать моделей в Академии весь день, это было бы лучше всего – модели стоят так дорого, что мне не потянуть.

Надо что-нибудь придумать, чтобы получить поддержку в этом смысле.

В любом случае я собираюсь пробыть в Антверпене подольше и пока не возвращаться в деревню. Возвращение лучше отложить. Здесь намного больше вероятность найти людей, которые, возможно, заинтересуются моей живописью. Я полон отваги и многое могу, а все это тянется слишком уж долго.

Ты начинаешь сердиться, когда я делаю замечание, или, точнее сказать, не обращаешь на него внимания и все прочее, но тем не менее я верю: придет время и ты вынужден будешь признать, что только из-за своей слабохарактерности не настоял на том, чтобы родственники снова поверили в меня. Ну да ладно, мы думаем не о прошлом, а о будущем. Повторяю, я верю: время убедит тебя, что, если бы отношения между нами были более сердечными и теплыми, мы могли бы начать совместное дело.

Даже если бы ты остался работать в «Гупиль и Ко». Ты говоришь о своей уверенности в том, что вместо благодарности получишь только дерьмо, но так ли уж точно знаешь, что это не просто недоразумение, подобное тому, от которого пострадал наш папа? По крайней мере, я с этим не смирюсь, не сомневайся. Потому что слишком многое можно и нужно сделать, даже в наше время.

На днях я впервые увидел отрывок из новой книги Золя «Творчество», которая, как ты знаешь, печатается с продолжением в журнале «Gil Blas». Считаю, что этот роман принесет большую пользу, если будет замечен в художественном мире. Прочитанный отрывок показался мне чрезвычайно правдивым.

Готов признать, что для работы исключительно с натуры требуется что-то еще – навыки композиции, знание фигуры, но все же думаю, что не зря так много лет трудился в поте лица. Я чувствую в себе некую силу, ибо, в каком бы направлении я ни двигался, у меня всегда будет цель: писать людей такими, какими я их вижу и знаю.

Что до того, ждать ли чего-нибудь еще от импрессионизма – если уж пользоваться этим словом, – я по-прежнему считаю, что много новых художников могут вырасти именно в работе с фигурой, и чем дальше, тем более желательными мне представляются в наше трудное время поиски спасения в глубоком погружении в высокое искусство. Ибо существует относительно высокое и относительно низкое, но человек выше всего прочего, и писать его также труднее всего.

Я стараюсь завязать здесь знакомства и подумал, что если поработаю, например, у Верлата, то смогу лучше понять, что здесь происходит, что можно сделать и как чего-то добиться.

Поэтому давай я буду делать то, что могу, а ты, бога ради, не унывай и оставайся сильным. Думаю, у тебя нет оснований требовать от меня, чтобы я ради возможной экономии в 50 франков в месяц вернулся в деревню, если несколько последующих лет полностью зависят от тех связей, которые я должен наладить в городе – здесь, в Антверпене, либо потом, в Париже.

Как бы мне хотелось, чтобы ты понял: можно без труда предсказать, что в торговле обязательно многое изменится. И следовательно, есть много шансов, если выйти на рынок с чем-то оригинальным. Но это также необходимое условие, если хочешь сделать что-нибудь полезное. Я не ошибаюсь и не совершаю преступления, когда говорю тебе, что к тому-то и тому-то мы должны приложить больше усилий, а если у нас самих не хватает сил, мы должны найти друзей и новые связи. Я должен больше зарабатывать или иметь больше друзей – а лучше и то и другое. Это единственный способ достичь цели, но в последнее время мне было уж слишком тяжело.

Что касается этого месяца, я вынужден настаивать на том, чтобы ты прислал мне еще хотя бы 50 франков.

Я очень сильно похудел, к тому же моя одежда совсем обтрепалась и т. д. Ты же и сам знаешь, что такого не должно быть. И все же я уверен, что мы все преодолеем.

Ты говорил о том, что, если я заболею, будет еще хуже, – надеюсь, до этого не дойдет, но я хотел бы жить хоть немного лучше именно для того, чтобы избежать болезни.

Ладно, подумать только, сколько людей живет, совершенно не представляя себе, что такое заботы, и вечно думая, что все обернется к лучшему. Точно никто не умирает с голоду и никто не погибает.

Мне чем дальше, тем больше не нравится, что ты считаешь себя финансистом, а обо мне думаешь ровно противоположное.

Все люди разные, и если человеку не понять, что при производстве вычислений обязательно должно пройти ВРЕМЯ, прежде чем ты убедишься в верности своих вычислений, что это главное, если человеку этого не понять, он плохой вычислитель. Многим современным финансистам свойственно как раз широкое понимание финансовых вопросов. А именно не эксплуатировать, а давать свободу действий. Я знаю, Тео, в каких стесненных обстоятельствах ты, возможно, живешь сам. Но тебе никогда в жизни не было так тяжело, как мне в последние 10–12 лет, без передышки. Неужели ты не признаешь мою правоту, когда я говорю, что этого срока уже достаточно, за это время я научился тому, чего не умел раньше, открыл новые возможности и теперь протестую против того, что меня всегда оттесняют на задний план? И если я хочу на время снова окунуться в городскую жизнь, а потом, может быть, поработать в какой-нибудь мастерской в Париже, неужели ты хочешь мне помешать? Будь же справедлив и не мешай мне двигаться дальше, потому что, повторяю, я не ищу ссоры и не хочу ссоры, но не позволю преградить мне путь. А что я могу делать в деревне, если приеду туда без денег на моделей и краски? В деревне заработать денег с помощью моей живописи невозможно, совершенно невозможно, а в городе такая возможность есть. Я не буду в безопасности, пока не обзаведусь друзьями в городе, такова сейчас главная задача. В ближайшее время из-за этого будет немного труднее, но все же это путь вперед, а возврат в деревню означал бы застой.