Я разузнал шесть адресов торговцев картинами, так что собираюсь взять с собой кое-какие работы, а как только приеду туда, напишу несколько видов города, довольно больших, и выставлю их тоже.

Итак, я сосредоточу все силы на том, чтобы добиться чего-нибудь там. Отправляясь туда бедняком, я в любом случае ничего не потеряю.

Что же касается жизни здесь, я слишком хорошо знаю эту местность и этих людей и слишком люблю их, чтобы думать, будто уезжаю отсюда навсегда. Постараюсь снять здесь помещение, где сложу свои вещи, и буду чувствовать себя спокойно, если на время захочу уехать из Антверпена или затоскую по сельской местности.

Что же касается «заниматься чем-то еще», то на сей счет с самого начала занудствовал, например, Терстех. Именно занудствовал, что бы Терстех собой ни представлял. Люди, которые больше всех говорят о подобных вещах, никогда не могут сказать определенно, какую область они имеют в виду. Так вот, чтобы внести ясность относительно меня самого: если бы я решил «заниматься чем-то еще», единственное, на что я мог бы согласиться, – это, будучи знакомым с художниками и торговцами картинами, делать что-нибудь с картинами – например, ездить по делам в Англию и т. п.

Такие вещи, тесно связанные с живописью, служат исключением, но правило таково, что художник должен всецело быть только художником.

Не забывай, что я по натуре никак не склонен к меланхолии. В здешней округе меня прозвали «художничком», и я уезжаю отсюда не без злости в душе. Еще я думал перебраться в Дренте, но это трудно осуществить.

Хорошо, если мои работы на тему крестьянской жизни в Антверпене будут иметь успех. Если работы, написанные здесь, рано или поздно будут иметь успех, я охотно продолжил бы их писать и для разнообразия делал бы это в Дренте.

Но загвоздка в том, что я не умею делать несколько дел одновременно, и, пока я изображаю крестьян, я не могу торговать картинами в городе. Нынешние дни – самые подходящие для отъезда из здешних мест: у меня возникли неприятности из-за того, что я приглашаю к себе моделей, так что я собираюсь переехать в любом случае. В моей нынешней мастерской, прямо по соседству со священником и церковным сторожем, неприятностям не будет конца, это ясно заранее. Итак, я меняю обстановку.

Впрочем, на людей это не производит такого уж неизгладимого впечатления, и, если я сниму другую комнату и уеду на несколько месяцев, скандал во многом утратит силу. Если я смогу прожить там несколько ближайших месяцев, декабрь и январь, это будет правильнее всего. В Амстердаме я за 50 центов ночевал в городской столовой для простых людей и в Антверпене могу делать то же самое, а лучше договорюсь с каким-нибудь художником о том, чтобы работать у него в мастерской. Вдобавок есть надежда, что я где-нибудь найду возможность писать обнаженную натуру.

В Академии меня не захотят видеть, правда я туда тоже не стремлюсь, но какой-нибудь скульптор, например, – а там наверняка живет несколько скульпторов, – может быть, проникнется ко мне симпатией. Само собой, за деньги можно найти сколько угодно моделей, но без денег – это сложный вопрос. Там наверняка есть люди, которые работают с обнаженной моделью и с которыми можно вступить в долю в смысле оплаты. Мне это нужно много для чего.

Пока я тебе пишу, пришло письмо от тебя. Если надо, я готов съездить к Ван де Лоо, но ты же знаешь, что врачи часто говорят не все, особенно в сомнительных случаях. Пойми также: когда я пишу, что она была как в тумане, и, надо думать, это будет повторяться, такое наблюдается у большинства стареющих людей. В любом случае мне кажется очень практичной мысль огородить ее от суеты, связанной с переездом, если только она сама не будет упорно настаивать. Впрочем, дружище, я думаю, Ван де Лоо уже посоветовал маме все, что только можно посоветовать, и ничего нового не скажет. Я имею в виду, Ван де Лоо уже предупредил бы, если бы ей грозила опасность, которую можно отвести. Но если он ничего не говорит, это означает, что, даже если что-то есть, он ничем не может помочь и ничего делать не надо; если он предоставляет природе решить все самой, это оттого, что так будет лучше всего. Всем известно, как педантичен Ван де Лоо, в духе Золя, холоден и спокоен. Вообще-то, я поговорю об этом с Вил и либо съезжу к нему, либо мама встретится с ним здесь, когда он будет в деревне; что-нибудь сделаем. Но все должно идти своим чередом, без лишнего вмешательства. Постоянно беспокоиться и тревожиться в таких случаях, согласись, только хуже – и для больного невыносимо, если он это замечает. С пожилыми людьми часто бывает трудно что-либо предугадать, потому что у многих сердце уже не то, например от ожирения, и тогда они могут и внезапно умереть, и прожить еще пять или десять лет. Порой вступают в дело эмоции, но именно поэтому шанс прожить дольше существенно увеличивается, когда рассудок немного замутнен, чем в те дни, когда мысли ясны. Кое-что еще: уверен, что у мамы, по крайней мере время от времени, проявляется некая подоснова из глубинных мыслей (потому что ее внутренняя жизнь, движения ее души столь сложны и многослойны), которые она не хочет и не смогла бы выразить. Во многих случаях она бывала довольно-таки молчалива, и я, например, сказал бы, что не всегда все о ней знаю. Именно сейчас, когда она в ясном уме, предоставить ей поступать так, как ей хочется, несомненно, будет, во-первых, самым простым выходом для нее, а во-вторых – самым разумным выходом для нас.

Молчаливо сознавая, что для нее нисколько не будет несчастьем, если ей останется жить недолго и она уйдет без особых страданий, считаю, что сейчас важнее всего спокойная обстановка. Равно как и в том случае, если ее ждет еще много лет довольно-таки механической жизни.

Ты понимаешь, что я хотел поехать в Антверпен примерно в те же сроки, в какие предположена их поездка, которая закончится примерно в феврале. Между февралем и их окончательным переездом я либо вернусь в Нюэнен, либо – если меня задержит что-то непредвиденное – буду постоянно готов немедленно явиться, если что-то случится.

Это письмо пора отправлять, но я напишу тебе через несколько дней, чтобы рассказать, о чем мы договоримся с Вил. Я предложу ей сходить с мамой к Ван де Лоо перед отъездом, для мамы это будет само собой разумеющимся. А когда Ван де Лоо ее осмотрит, настанет подходящее время для того, чтобы кто-нибудь из нас, Вил или я, напрямую спросил Ван де Лоо, что он может сказать о том, сколько она еще проживет. Если надо, смотря по тому, как решите вы с Вил, я готов подготовить Ван де Лоо к маминому визиту и сказать ему, о чем мы хотим его спросить, чтобы он основательно обследовал весь ее организм. Кланяюсь.

Напиши мне поскорее, что ты думаешь о моем плане поехать в Антверпен, думаю, здесь нет никаких возражений.

В поиске новых источников вдохновения и желая продолжить обучение Винсент уезжает в Антверпен. Здесь он арендует небольшую комнату, где упорно трудится над рисунком и живописью и в январе 1886-го представляет несколько своих работ на суд преподавателей Художественной академии, где его принимают на курс этюдов, благодаря которому он имеет возможность писать с живой модели и посещать класс рисования антиков. Знакомство с местной артистической средой, с одной стороны, разочаровывает его, но с другой – наводит его на мысль о создании некоего «художественного братства», подобного тем, что существовали в эпоху Ренессанса. К концу января Винсент заканчивает курс в Академии и к февралю уже вынашивает амбициозный план отправиться к брату в Париж, где хочет учиться в студии Кормона – наименее академичной из существующих.