сеть рецепторов прикосновения[277], особо сильно реагирующих на поглаживания. По мнению нейробиолога, профессора Фрэнсиса Макглоуна, ласковое поглаживание является критически важной составляющей полноценного психологического развития. «Мое предположение состоит в том, что естественное взаимодействие между родителями и их младенцем – постоянное желание прикасаться, обнимать и трогать – предоставляет важнейшие вводные данные, закладывающие основу отлаженного социального мозга, – заявил он. – Это не просто приятно, это абсолютно необходимо».

Нейронные модели продолжают формироваться в подростковом возрасте. Наша популярность (равно как и ее отсутствие) в школе навсегда изменяет эти модели и, следовательно, наше восприятие реальности. Положение в социальной иерархии в этот период не просто влияет на то, какими взрослыми мы будем[278], пишет психолог Митч Принстейн, она «меняет ход <…> мыслей, что приводит к другому восприятию, другому мышлению и другим поступкам»[279].

Исследователи попросили участников одного эксперимента посмотреть видеофрагменты со сценами социального взаимодействия, например съемки школьного коридора. При этом они отслеживали саккады участников, чтобы можно было увидеть, что вызывает интерес мозга. Участники эксперимента, которые «в прошлом пользовались успехом», в основном уделяли внимание дружелюбному общению людей: улыбкам, болтовне, кивкам. Однако те, кто в старшей школе имел опыт одиночества и социальной изоляции[280], «почти не смотрели на позитивные сцены», пишет Принстейн. Вместо этого они провели примерно 80 % своего времени, наблюдая за задирами и хулиганами. «Складывалось впечатление, что эти люди смотрели совершенно разные фильмы».

В ходе похожих опытов участникам была продемонстрирована незатейливая анимация с загадочно взаимодействующими между собой фигурами[281]. Те, кто не пользовался популярностью в школе, на основе увиденного чаще выстраивали причинно-следственную историю, в которой взаимодействие фигур подразумевало некое насилие. Успешные же участники с гораздо большей вероятностью воспринимали движение фигур как радостную игру.

Так мы и живем. То, как мы воспринимаем людей вокруг себя, – последствие нашего прошлого и, с удручающей частотой, наших личных травм. Мы буквально не замечаем того, что игнорируется нашим мозгом. Если он направляет наш взгляд только на неприятные для нас вещи – только их мы и увидим. Если он рассказывает скрепленные причинно-следственными связями сказки о насилии, угрозе и предрассудках про, в сущности, безобидные вещи, то мы примем их за чистую монету. Таким образом, галлюцинаторная реальность, в центре которой мы живем, может резко отличаться от реальности человека, стоящего рядом с нами. Все мы существуем в разных мирах. Ощущаем ли мы этот мир дружелюбным или враждебным, в значительной степени зависит от того, что произошло с нами в детстве. По словам Принстейна, «наш мозг в определенной степени непрерывно опирается на эти первоначальные воспоминания, датированные старшей школой, а мы этого даже не осознаём».

Негативные детские воспоминания вредят нашей способности контролировать людей вокруг. А для нас, одомашненных существ, другие люди – это самое важное. Все значимые персонажи истории будут испытывать подобные проблемы. Может показаться, что некоторые виды художественной литературы обходятся без таких персонажей – Индиана Джонс или, например, герои приключенческих историй о войне, вроде «Браво-два-ноль» Энди Макнаба, скорее сосредоточены на попытках контролировать физический мир, нежели социальный. Но даже им в конце концов придется схватиться с противоборствующим разумом – будь то в виде злодея или их собственного беспокойного, бунтарского подсознания.

Поскольку мы получаем первичные травмы, когда наши модели еще только строятся, проблемы, к которым приводят эти травмы, становятся частью нашей личности, усваиваются нами. Дальше приступает к работе повествование с его механизмами самооправдания и героизации, убеждающее нас, что мы не предвзяты или не ошибаемся – мы правы. Мы повсюду видим доказательства, подтверждающие правоту этого ложного убеждения, и отрицаем, забываем или отклоняем любые контраргументы. Всякий новый опыт как будто подтверждает нашу правоту. Мы вырастаем, выглядывая из этой неисправной модели мира, которая ощущается абсолютно ясной и реалистичной, несмотря на ее искривления и трещины.

Время от времени подлинная действительность будет показывать нам зубы. В окружающей среде произойдет нечто такое, чего наши искаженные модели никак не могли предсказать, а следовательно, с чем не смогут справиться. Мы попытаемся упорядочить хаос, но поскольку это изменение нанесет точный удар по конкретным недостаткам нашей модели, мы потерпим неудачу. Нас начнут раздирать противоречия. Мы правы? Или все-таки существует вероятность, что мы ошибаемся? Если это глубокое, основополагающее для нашей личности убеждение окажется ошибочным, то кто мы тогда такие, черт побери? Главный драматический вопрос поставлен. История началась.

Выяснить, кем мы на самом деле являемся и кем нам нужно стать, означает принять вызов, брошенный историей. Хватит ли у нас смелости, чтобы измениться?

Сюжеты историй и сама жизнь ставят этот вопрос перед каждым из нас.

Часть 4

Сюжеты, концовки и смыслы

4.0. Целенаправленность; «удушье» и «облегчение»; видеоигры; «личные проекты»; эвдемонизм

Герой бескорыстен. Смел. Добивается статуса. Есть и еще одно, последнее важное качество, присущее героям как в историях, так и в жизни. С ним нам только предстоит познакомиться. Это древнейший фундаментальный импульс, вероятно возникший, когда мы еще были одноклеточными организмами. Целенаправленность. Мы многого хотим и стремимся достичь намеченных целей. Когда происходит неожиданное изменение, мы не залезаем под одеяло в надежде, что все пройдет само собой. Ну, можем, конечно, прилечь. Но в какой-то момент мы обязательно поднимаемся. Встречаемся с врагом лицом к лицу. Сражаемся. Для французского критика Фердинанда Брюнетьера таково было нерушимое правило драматургии[282]: «Мы ждем от театра зрелища – воли, которая стремится к некоторой цели»[283]. Мы не готовы покорно терпеть хаос, на этом зиждутся успешные истории и жизни. Окружающие события бросают нам вызов. Вызывают желание. Это желание вынуждает нас действовать. Так изменения вовлекают нас в приключение, в историю, а из момента зажигания вырастает сюжет.

Целенаправленность – это механизм, лежащий в основе всех наших побуждений. Базовые цели любой формы жизни, по Дарвину, – выживание и размножение. Для человека в силу сложившихся в ходе эволюции особенностей стратегии достижения этих целей сосредоточены на установлении связей и достижении статуса в племени. К этим универсальным задачам прикладывается все остальное: наши амбиции, распри, любовные похождения, разочарования и предательства. Вся наша борьба. Все, из чего сделаны истории.

Потребность людей влиять на окружение настолько велика, что психологи называют ее «почти такой же базовой, как потребность в пище и воде»[284]. Исследователи обнаружили: если людей поместить в камеру сенсорной депривации[285], лишив возможности видеть и слышать, то зачастую уже через несколько секунд они начнут потирать пальцы или поднимать волны в воде[286].