– Пойди пока с женщинами попрощайся, – велел Зимобор Игрельке, объявив ей ее участь. Верхневражцы уже не раз посещали святилище, и свою судьбу она знала, но Зимобору все равно показала язык. – А мне с матерью Крутицей потолковать надо.

Женщины вышли, оставив их со старшей жрицей вдвоем. Зимобор осторожно достал венок из сухих ландышей и положил на стол.

– Посоветуй, мать, что мне делать, – прямо начал он. Теперь, когда старуха доказала свою порядочность, он вполне ей доверял. – Я и сам знаю, что тот, кого вила выберет, долго не живет. А мне сыновей родить и воспитать надо, о княжестве заботиться – жить хочу, как человек, и любить человека, а не марево цветочное…

– А ты умен, сынок. – Крутица вздохнула. – И дух у тебя сильный. У иного, кого вила полюбит, голова кругом, в глазах туман, а в голове марево цветочное, как ты говоришь. А опомнится – поздно будет, в двадцать лет от роду облысеет и зубы повыпадут, тогда уж ни виле, ни девкам не нужен станет! Так что же ты думаешь делать?

– Ты мне скажи – если вила полюбила, можно ли от ее любви избавиться, да так, чтобы не мстила? Ведь и меня изведет, и жену изведет, и детей не помилует. Но ведь нет во вселенной такой силы, чтобы на нее другой, большей силы не нашлось. Что за сила может Деву Будущего одолеть? Ты мне только скажи, научи, а я уж, может…

Старая жрица наклонилась над венком, лежащим на столе, и осторожно втянула ноздрями тонкий, едва заметный аромат.

Воздух в избе вдруг как-то изменился, словно ее коснулось чье-то дыхание из неведомых высот и прямо сквозь крышу в дом глянули звезды.

– Дева сама тебе оружие против себя дала, неужели не видишь? – Старуха подняла глаза и взглянула на Зимобора. – Ведь она дала тебе способность любую битву выиграть, в любой борьбе одолеть – и против себя, значит, тоже. Обещание ее в прошлом, оно теперь на моем веретене намотано, а значит, взять его назад она не может, я не отдам!

Она улыбнулась, морщины на ее лице заиграли, как солнечные лучи. Ее мягкий, глуховатый, ласковый голос обволакивал, и Зимобор вдруг почувствовал себя не молодым мужчиной, а мальчиком лет пяти-шести. И не жрица чужого святилища сидела рядом с ним, а его собственная прабабка, старая воеводша Велица, бабушка Велебора. Она и ее муж прожили по девяносто с чем-то лет, вот как любили их боги. Первым умер старый воевода Будогость, а через несколько месяцев и Велица. Князь Велебор рассказывал о них, посмеиваясь: «Неладно они жили, последние лет двадцать все ссорились!» – имея в виду, что перед началом «ссор» его дед и бабка больше полувека жили в согласии. После смерти мужа Велица доживала отпущенный ей срок у князя Велебора, своего внука. Маленький Зимобор ее побаивался – уж очень она была стара и казалась живым остатком древних преданий. Эти предания она и рассказывала ему – о богах, о его собственных предках, но при этом еще кормила его кашей, лечила ушибы и ссадины, укладывала спать и сидела с ним, пока не заснет. За ним и без нее было кому приглядеть, но старуха, бывало, по полночи проводила возле лежанки правнука без сна, думала о чем-то своем, словно пряла нить из своего далекого прошлого в его такое же далекое будущее, куда ей самой уж не суждено было попасть…

Зимобор немного робел своей прабабки, но любил ее, и сейчас она вдруг так ясно вспомнилась ему, словно сам он внезапно провалился на двадцать лет в прошлое и снова был кудрявым румяным мальчиком с содранными коленками и надкушенным пирожком в руке. Перед ним сидела совсем другая женщина, и все же в ней была прабабка Велица, и еще много, много старых матерей его рода. В глазах старухи светились мудрость и опыт, знание вечных законов мироздания, которые не стареют даже за тысячелетия, на ее седых волосах заискрилась звездная пыль. В нее вошла Старуха, старшая из Вещих Вил, и теперь рядом с ним сидела бабушка самой Девы, ее сила и мудрость, умноженная на три.

– Вот дала она тебе венок, в знак своей помощи и своей власти над тобою, – продолжала Старуха. – Но ведь у всякой палки два конца, по любой дороге в обе стороны идти можно, и любая веревочка если одного к другому привязывает, то ведь и тот другой к первому привязан тоже. Не только она, и ты тоже за вашу веревочку можешь потянуть.

– Как – потянуть? – еле слышно спросил Зимобор.

– Есть у тебя ее венок. Венок – знак воли девичьей, красоты и права выбора. Кому она свой венок отдает – значит, любит. А парень если венок примет и надвое разорвет – значит, любовь принимает. Вспомни-ка, ты ведь с другой девицей так обручался?

– Да, – Зимобор вспомнил венок Дивины, который она дала ему, а он разорвал на исходе купальской ночи.

– Из-под власти венка и Дева выйти не может, потому что она-то и есть из всех дев первая. – Старуха улыбнулась. – У кого ее венок, того она любит. Кто ее венок порвет – тот и ее суженый. Ты венка, вижу, не порвал. Хочешь от нее уйти и любовь ее с себя снять – найди другого, кто возьмет ее венок и с ним ее любовь.

– Другого! – Зимобор опешил. – Да где же я такого найду! Да какой же дурак согласится…

Он запнулся. Не так давно он сам и был таким «дураком» (это еще как поглядеть), который добровольно взял венок вилы и еще себя не помнил от радости.

– Да ведь она не каждого примет, – тихо добавил он. – Где же я найду такого удальца, который и сам захочет вилу полюбить, и ее достоин будет?

– На всякого ловца зверь найдется, – Старуха кивнула, – а на всякого зверя – ловец. Тот, кто ей под пару будет, сам тебя найдет. Венок его позовет. А пока держи его при себе и помни: отдашь венок, воевать будешь уже своими силами, она тебе больше не помощница. Не боишься?

– Сам справлюсь! – Зимобор решительно засунул венок опять за пазуху. – Не маленький! Спасибо, мать! – Он встал и поклонился: – Наставила ты меня на ум и жизнь мою спасла, что бы я без тебя делал!

– Да благословят тебя Род и Макошь! – Старуха тоже встала. Звездные искры на ее волосах погасли, и у нее был немного растерянный вид, словно она задремала и не помнит, что в это время происходило. – Да! – окликнула она Зимобора, который уже сделал шаг к двери. – Игрельку не забудь!

* * *

В нескольких дневных переходах от Верхневражья Жижала впадала в Угру. Угра, приток Оки, сама была довольно большой рекой, прихотливо изгибавшейся в своем долгом пути меж лесов и болот, имела много притоков, которые, в свою очередь, имели свои притоки. Перед смоленским полюдьем лежала примерно половина ее длины, верховья. Ближний берег еще принадлежал кривичам, а за Угрой уже начинались леса, вплотную примыкавшие к владениям вятичей. Вятичи жили и на Угре, хотя их еще тут было немного – как и вообще население здесь было не слишком обильное. Между землями кривичей, тяготевшими к верховьям Днепра, Западной Двине и выходам на Варяжское море, и землями вятичей, жившими на Оке, тянулись огромные лесные пространства, почти не обитаемые. Благодаря лесам и тому и другому племени пока было куда расти и расширяться, и в местах соприкосновения жили в основном мирно. Хотя всякое случалось…

В переходе от устья Жижалы стоял городок Селибор. Смоляне были готовы к тому, что придется снова осаждать его, но ворота были открыты, местный старейшина выехал навстречу и охотно кланялся, когда ему показали князя.