– Спасибо. Да, именно. Ограничений было меньше, так что в Легионе могли вообще не знать, кто отец Люка, даже в то время. Многие, конечно, знали, кто его мать, как-никак, она родила его уже на Базе, но об отце ребенка никто, включая ее саму, никогда не упоминал.

– Выходит, она просто отказалась от него после рождения? – спрашивает агент Карлайл.

– Не знаю, – говорю я. – Знаю лишь, что она так и не признала сына. Люк спрашивал о ней, об обоих родителях, даже несмотря на то что обсуждать события, произошедшие до Чистки, запрещалось, но так ничего и не выяснил.

– Что же ему отвечали?

– Что он дитя Господне. Что его вырастили Братья и Сестры и что они и есть его Семья. Но за все эти годы я кое-что слыхала, да и не только я. Имена. Некоторые из этих женщин уже покинули Легион, а некоторые нет – те, с кем Люк общался больше всего.

– Как по-твоему, почему никто не сказал Люку правду? – интересуется доктор Эрнандес. – Ты вроде бы говорила, в Легионе еще оставались люди, которые могли бы раскрыть ему имя матери.

Я пожимаю плечами.

– Наверное, она попросила их молчать.

– Представь, что ты каждый день видишь, как страдает твой сын, – произносит агент Карлайл. – Ты смотришь на него и знаешь, что можешь помочь, но ничего не делаешь, даже не признаёшь. Каким человеком надо быть, чтобы так себя вести?

– Не судите ее, кем бы она ни была, – говорит доктор Эрнандес. – Мы не знаем всех обстоятельств, в которых она находилась, перед каким выбором стояла.

Агент Карлайл корчит гримасу, но никак не комментирует это высказывание.

– Почему ты считаешь, что на отношение Люка к тебе повлияло его воспитание? – задает вопрос доктор Эрнандес.

– Я этого не утверждаю. Просто мысли вслух. Но, как вам известно, я родилась не в Легионе, и в этом между нами с самого начала была разница.

– Не надо думать, что теперь ты обязана говорить о маме.

– Да все нормально, – пожимаю плечами я и сама слегка удивляюсь тому, что – во всяком случае, сейчас – это действительно так. – Мама рассказывала мне об их с папой жизни до переезда на Базу. До моего рождения она работала учительницей, а отец – в детской благотворительной организации. Он бы вам понравился. – Доктор Эрнандес улыбается. – Я родилась через восемь лет после того, как они поженились, – продолжаю я. – Мама называла меня маленьким чудом, потому что врачи уже начали думать, что она не сможет иметь детей.

Улыбка доктора гаснет. Я помню, что он рассказывал о своей жене, и у меня щемит в груди от сочувствия к нему. К ним обоим.

– Как думаешь, из-за этого твой отец проникся речью Хорайзена в Санта-Крусе? – спрашивает агент Карлайл. – Из-за того, что и он, и твоя мама считали тебя даром небес?

– Не знаю. У меня не было возможности спросить его.

Поморщившись, агент Карлайл кивает.

– Ты, наверное, не помнишь, как это было? – спрашивает доктор Эрнандес. – Как вы переехали на Базу?

Я качаю головой, хотя мысленно вижу тот день, когда мы прибыли в Легион, так четко, словно это произошло только вчера. Помню каркас часовни на фоне яркого синего неба, незнакомых людей, которые с улыбками приветствуют моих родителей, суетятся и ласково воркуют надо мной, бережно пожимая мои крохотные ручки, помню зной и сушь нового мира, который казался предельно, невыносимо чужим. Я ощущаю это как воспоминание, хоть и знаю, что реальным оно быть не может, ведь мне тогда было всего полтора года. И все же это воспоминание – счастливое, и в нем есть мой отец, поэтому я его храню.

– Значит, Люк стал первым ребенком, – подытоживает агент Карлайл, – а ты – вторым.

– Часть людей, вступивших в Легион в момент его основания, уже имели детей, – поясняю я. – А мы с Люком стали первыми, кто появился в нем во время существования.

– Первыми из многих?

– Очень многих. Помню, в ранние годы люди приезжали каждый месяц. Оставались не все, но казалось, что новые лица буквально повсюду. Помните, я рассказывала о моей подружке Лиззи, чья мама работала в Лейфилде?

– Они покинули Легион после чистки, – говорит доктор Эрнандес.

– Да, – киваю я. – Когда они только приехали, Лиззи было лет пять-шесть, Хани – три года, Элис – семь, Айзеку – почти четырнадцать. Были дети и постарше, и помладше. Но да, Люк стал первым, я – второй.

– Но у тебя были родители, а у него – нет, – отмечает доктор Эрнандес.

Киваю.

– К вам относились по-разному? Другие члены Легиона, я имею в виду.

Я мысленно возвращаюсь в наше с Люком детство, когда Легионом еще управлял отец Патрик и атмосфера в нем была иной. Легче. Добрее. Лучше.

В самом деле? – сомневается мой внутренний голос. – Твое желание верить во что-то еще не делает это правдой. Ты ведь не настолько глупа.

– Да, наверное, – говорю я, отмахиваясь от назойливого голоса. – Но не в том смысле, что ко мне относились хорошо, а к нему – плохо. Люка растили и воспитывали едва ли не всем Легионом. Меня тоже, но я всегда знала, что в любой момент могу побежать к маме. Видимо, Люка это расстраивало, особенно когда он подрос, начал что-то понимать и задавать вопросы. Скорее всего, ему было тяжело думать, что, возможно, его родители каждый день находятся совсем рядом, но не признают собственного сына, а…

– Раз за разом его отвергают? – подхватывает доктор Эрнандес.

Я пытаюсь представить, каково это: постоянное отчаяние, бессилие, непреходящее разочарование. До чего просто сделать вывод, что у родительской нелюбви есть причина и что эта причина – в тебе самом. И как неизбежно эти чувства с течением времени превратятся в гнев.

– Пожалуй, так, – соглашаюсь я. – В детстве я просто считала, что он вредина и за что-то меня невзлюбил. Но теперь, оглядываясь назад, я задумываюсь, какую сильную ревность Люк, должно быть, испытывал ко мне и другим детям, как одиноко ему было. Из-за этого я корю себя, что не стала ему более близким другом. Более любящей Сестрой.

– Ты сама была всего лишь ребенком, – отмечает доктор Эрнандес. – Ты не виновата, что Люк вырос таким.

– Ну да, – пожимаю плечами я.

– По твоим словам, иногда тебе казалось, что он тебя ненавидит, – говорит агент Карлайл. – Это из-за его отношения к тебе в целом или были какие-то конкретные случаи?

Воспоминание обжигает меня ледяным холодом.

– Был один… случай.

– Хочешь рассказать? – спрашивает доктор Эрнандес.

Хороший вопрос. Очень хороший. Хочу ли я