их за участие и повторял, что готов уйти, когда бы Господь ни призвал его на небеса. Он говорил, что ни о чем не жалеет, что вовремя нашел Истинный путь и вступил на него, что прожил жизнь, которой невероятно горд. Когда пробьет час, он Вознесется с улыбкой на устах. И на какое-то время все вроде бы вернулось в нормальное русло.

Бу´хающий кашель Хорайзена стал еще одной приметой жизни на Базе, таким же обычным звуком, как урчание генераторов, и таким постоянным, что его уже никто не замечал, если только не отрывался от своего занятия и не прислушивался специально. Кожа Хорайзена приобрела мертвенную бледность, которую не брало даже солнце, и, пожалуй, двигаться он стал чуть медленнее, но каждый новый день встречал с прежним энтузиазмом, с прежней улыбкой, широкой и теплой. И все-таки он умирал. И все это знали.

По просьбе самого Хорайзена отец Джон объявил о запрете обсуждать болезнь Центуриона при нем самом и приказал Легионерам относиться к их Брату так же, как раньше. Однако рак навис над всем, словно черная туча, и через несколько месяцев, когда Хорайзен на глазах у всех стал чахнуть, многие из моих Братьев и Сестер начали его сторониться. Невыносимо смотреть, говорили они, как он угасает.

И для меня это было мучительнее всего. Хорайзен ни разу, ни единым словом не пожаловался, но те, кому хватало мужества взглянуть ему в глаза, видели в них боль – боль из-за того, что близкие люди отворачиваются от тебя, пускай даже утверждают – и, несомненно, искренне в это верят, – что поступают так потому, что слишком сильно тебя любят и не могут смотреть на твои страдания.

Из барака Центурионов доносится кашель – тяжелый, вязкий, влажный. Потом он прекращается, и вся База замирает.

– Все? – спрашивает Хани. – Умер?

Я не отвечаю. Тишина на Базе никогда не бывает полной, даже глухой ночью, но на протяжении долгих секунд я не слышу ничего, кроме монотонного стрекота цикад и шелеста ветра в кронах. Потом, будто наконец оживший строптивый мотор, жуткий захлебывающийся кашель возобновляется.

Хани хватает меня за руку.

– Идем, – говорит она.

– Куда?

– Куда-нибудь, – пожимает плечами она, – подальше отсюда.

Я выжимаю из себя самую убедительную улыбку, на какую способна, и послушно иду за ней к огороду. Солнце палит, жар покалывает кожу, а в голове вертится вопрос, который отец Джон задал мне у себя в кабинете: когда Хорайзен Вознесется, кто займет его место и станет новым Центурионом?

Судя по подслушанным разговорам, большинство полагает, что вероятных кандидатов трое. Возможно, то, что отец Джон поинтересовался моим мнением о Нейте, делает последнего четвертым претендентом, хотя я не уверена, рассматривал ли Пророк его кандидатуру всерьез или ему просто было любопытно поглядеть на мою реакцию.

Джо Нельсон, первый из трех, чьи имена я слышала, до вступления в Легион был мормоном, но мы никогда не осуждали то, как человек жил, прежде чем нашел Истинный путь и был призван в ряды Легионеров. Джо владел маленькой фермой на севере Юты, а на Базе с незапамятных времен отвечал за выращивание продуктов и присматривал за садом-огородом. Эти обязанности он взял на себя сразу по прибытии и за год превратил отведенный под грядки клочок земли – каменистый пустырь, заросший сорняками, – в большое аккуратное поле, разделенное на шесть частей, возродил почти засохший фруктовый сад, построил и оборудовал четыре курятника, а также позаботился об убогом стаде тощих коров, сделав из них упитанных красавиц, обеспечивающих Легион свежим молоком.

Джо работает с невероятным усердием, без жалоб и нытья. Благодаря своей изобретательности и энтузиазму он заслужил репутацию человека, который без устали трудится на благо своих Братьев и Сестер. Общее правило об отбое в десять вечера бόльшую часть года на него не распространяется; как правило, он первым из Легионеров встречает утро, задолго до рассвета покидая свою хижину, прилепившуюся возле хозяйственных построек, и частенько возвращается обратно уже после заката. Учитывая все это, в Легионе его любят.

Чего не скажешь о Джейкобе Рейнольдсе, которого почти все – из тех, кто не против поговорить на эту тему, – считают наиболее вероятной заменой Хорайзену. Его прибытие в Легион за день до Чистки всегда считали подозрительно удобным – это мнение разделяли даже самые рьяные сторонники отца Джона, радостно воспринявшие переход власти к нему. Нас всех не покидало ощущение, что Джейкоб явился слишком поздно и никоим образом не заслуживает близости к Пророку, которой теперь наслаждается, хотя как раз по причине той самой близости никто не осмелился бы высказать этого вслух.

У него чудовищно толстая фигура – поперек себя шире, редеющие волосы и красная физиономия; он вспыльчив и на дух не выносит тех членов Легиона, которых считает Вертопрахами – он так и произносит это слово, как будто оно пишется с заглавной буквы. Джейкоб Рейнольдс живет один в ветхой лачуге на западной окраине Базы, максимально далеко от всех остальных, и едва ли найдется хоть один Брат или Сестра, кто считает его своим близким другом. Однако он, безусловно, истинно верующий; человек, яро, фанатично преданный Пророку.

Это Джейкоб записывал все воззвания отца Джона, долгие дни и ночи проводя бок о бок с Пророком, пока с ним и через него говорил Всевышний. Это Джейкоб каждое воскресное утро готовит часовню к еженедельной службе. Известно даже о нескольких случаях, когда отец Джон, будучи занят неотложными делами, отправлял просивших у него духовного совета к Джейкобу, и уже одно это делает его серьезным претендентом на ответственную должность Центуриона, чья первейшая задача – служить примером, на который должны равняться все члены Легиона Господня.

Итак. Джо Нельсон. Джейкоб Рейнольдс. Остается третий кандидат, тот, кого я назвала отцу Джону в ответ на его вопрос.

После

– Люк ясно дал понять, что хочет стать Центурионом? – спрашивает агент Карлайл.

Киваю.

– Как?

Я пожимаю плечами и расчесываю левую кисть, закрытую свежей повязкой. Сестра Харроу сменила бинты, когда после завтрака пришла забрать поднос. Взглянув на руку, она с улыбкой кивнула и сообщила, что рана выглядит гораздо лучше. Мне пришлось поверить ей на слово – смотреть я не хотела.

– Это было очевидно, – говорю я. – Он не мог сказать об этом напрямую, потому что… в общем, вы понимаете.

– Потому что Центурионов выбирает Господь, – подает голос доктор Эрнандес. – И самому заявить о своем желании – это ересь.

– Верно, – подтверждаю я. – А Люк не дурак, поэтому молчал. Вместо этого он говорил об