Фархад вышел из своего убежища в гостиную. Вскоре туда же вернулся Аюб-хан. Взлохмаченный, в порванной рубашке, со следами побоев на лице, богач представлял собой жалкое зрелище. Всхлипывая, он принялся рыться в коробочке с лекарствами, нашел успокоительные таблетки и принял их. Однако вместо того, чтобы успокоиться, наоборот — пришел в неистовство, с обидой и злостью накинулся на телохранителей:

— Бараны безмозглые! Даже не вмешались, мерзавцы! За что только я вам деньги плачу! Причем какие! Где вы еще получите такие деньги?! Я сдохну, кто вас тогда кормить будет?! Дармоеды вонючие!

Фархад сочувственно, но не без едва заметной усмешки оценил плачевный вид Аюб-хана. Действительно, смешно выглядит человек, попавший в такую передрягу.

— Не расстраивайся, дорогой Аюб-хан. Пока все идет по плану. Все так, как задумано.

От возмущения хозяин поперхнулся водой, а откашлявшись, закричал, показывая на свои синяки и расквашенный нос:

— Это задумано?! Вот это задумано?! Кем? Вы все просто трусы! Стояли тут с полными штанами, а теперь морочите мне голову. Какой ишак задумал такую глупость!

— Ты же сам не хотел кровопролития у тебя дома. Вы здесь молились и все такое прочее, — снисходительно утешал его Фархад. Но хозяин был безутешен, орал, обвинял всех в трусости. Он несколько успокоился только тогда, когда моджахед сказал:

— Мы с эмиром прикончим этого пограничника. Еще до заката солнца. У нас все просчитано. А с девушками, он прав, это нехорошо. Заметь, это твоя инициатива, мы тут ни при чем.

Разом сникнув, Аюб-хан сделал вид, что наводит на столе порядок, складывает лекарства в коробочку. Через какое-то время нашелся с ответом:

— А что тут особенного — это просто бизнес. Наши девушки — они, как нефть, золото, героин! Национальное достояние!

Аюб-хан засмеялся, надеясь, что афганец поддержит его шутку, но Фархад, отойдя в сторону, презрительно бросил:

— Правильно тот шайтан сказал: тухлый пузырь ты, Аюб-хан. Тебя самого нужно убить за все те глупости, которые ты тут вытворяешь. — Он засмеялся, показывая, что он тоже шутит. — Только твоя очередь еще не подошла — Мансур первый. Он будет убит еще до заката солнца.

Фархад с улыбкой продемонстрировал характерный жест — провел ребром ладони по горлу. Аюб-хан посмотрел в окно — солнце начинало клониться к закату, медленно уходя за вершины гор.

Солнце начинало клониться к закату, медленно уходя за вершины хребтов. В сумраке горы серели и казались покрытыми пеплом. Их силуэты напоминали шатры.

На окраине поселка Назар остановил машину и заглушил двигатель. Он боялся возвращаться домой. А что, если моджахеды захотят отомстить за унижение Аюб-хана и среди ночи нагрянут к Шариповым? Еще, чего доброго, опять заберут Лейлу. Нет уж. Лучше он от греха подальше уедет к сестре. Это не так близко, почти двести километров, зато всем будет спокойней. Невозможно постоянно жить в ожидании опасности, никакие нервы не выдержат. А их поселок так и живет последние десять лет. Совсем обнаглели эти афганцы со своим чертовым героином, прутся через границу чуть ли не средь бела дня, житья от этих наркокурьеров не стало. Вооружены до зубов и ни перед чем не остановятся, лишь бы спасти свой губительный порошок, вернее, деньги, которые за него выручат.

Мансур вышел из машины, Лейла тоже — попрощаться. Она все еще судорожно всхлипывала, правда, уже не от ужаса, испытанного в заточении, а от предстоящего расставания с любимым. Говорила:

— Нет, все произошло из-за меня. Я шла, ругала тебя, и потом все это случилось.

— Обошлось же. Так что, пожалуйста, больше ругай меня, я согласен. Договорились?

— Ладно, — улыбнулась она сквозь слезы. — Только ты не будь больше таким правильным.

— О, милая, я теперь совсем неправильный. У меня редкое звание: капитан-мусульманин.

Капитан помрачнел, вспомнив о своих неразрешенных служебных проблемах. Голос Лейлы вернул его к действительности:

— Что же теперь будет?

Ответить Мансур не успел. Подошедший Назар — они и не заметили, когда тот вышел из машины, — вмешался в разговор. Говорил ворчливо, пытаясь придать голосу нотки серьезности:

— Что будет? Что будет? Генералом он скоро будет, вот что. Может, хоть тогда наконец калым заплатит. — И в ответ на удивленный взгляд Мансура делано удивился сам: — Неужели ты думал, что-то изменилось? Нет, вопрос остается.

Услышав это, Лейла застонала и уткнулась лицом в плечо Аскерова:

— Папа, до каких пор это будет продолжаться?!

— Ну ладно, ладно. Скидку я тебе дам. — Он критическим взглядом оценил поникший вид дочери. — Действительно, невеста теперь страшненькая, зареванная. За одного худенького барашка отдам.

Лейла возмущенно подняла голову, и Шарипов торжествующе засмеялся:

— Ага, сама не согласна. Знаешь себе цену. Умничка.

— Знаю. Но все равно согласна. — Она посмотрела на Мансура, надеясь получить от него поддержку: — Неужели я сейчас вправду такая страшная?

— Ну что ты, милая! Ты даже плачешь красиво.

Назару было неловко нарушать идиллию молодых людей, однако время поджимало. Он не любил эти поездки впотьмах, по ночным неосвещенным дорогам, где на каждом километре таилась опасность.

К ним на велосипеде подъехал Хуршет. Он еще раньше взял с Назара слово, что тот разрешит ему сопровождать их в дороге. Теперь учитель принялся закреплять свой велосипед на верхнем багажнике машины.

— Поехали, Лейла. А то до утра не доберемся. — Назар объяснил капитану: — Мы поедем к моей сестре. Она там поживет, а я через день-другой вернусь. Не пропадем, не волнуйся.

— А ты тут не пропадешь? — спросила девушка Мансура. — Ты ко мне приедешь?

— При случае — обязательно. Только боюсь, это получится не скоро. Я ведь недавно из отпуска.

Назар, увидев, что он опять третий лишний, деликатно отошел в сторону, сделал вид, будто что-то проверяет в машине. Помявшись, Лейла задала вопрос, понимая, что поневоле затрагивает нечто для Мансура важное. Но не задать этот вопрос было выше ее сил:

— Послушай, если они… так обошлись с тобой… Ты же имеешь полное право уйти, да?

— В принципе, да. Только тогда это буду уже не я, а совсем другой человек, который вряд ли тебе понравится, — усмехнулся Аскеров, и она не смогла понять, шутит он или говорит серьезно.

— Как это — не ты?

— Вот так — и не капитан, и не мусульманин. Так, неизвестно кто. Как говорят русские, ни богу свечка, ни черту кочерга.

Лейла не знала, сердиться ли ей на Мансура за то, что тот говорит загадками, не до конца откровенен с ней, отшучивается. Чувствовала, мыслями он сейчас далеко отсюда. Разговаривает с ней, не переставая думать о чем-то, гнетущем его.