В письме к Марианне, датированном 23 февраля 1967 года, Леонард писал: «Дорогая. Вчера я впервые пел в Нью-Йорке, на огромном благотворительном концерте. Там выступали все певцы, о которых ты когда-либо слышала. Джуди Коллинз представила меня публике — там было больше трёх тысяч человек». Дальше он описывает, как взял первый аккорд и обнаружил, что его гитара «совершенно расстроена, попытался настроить её, а из моего горла вырвалось только хриплое карканье». Он смог спеть только четыре строчки «Suzanne» «удивительно безжизненным» голосом, «затем я остановился и просто сказал: «Извините, у меня не получается», и ушёл со сцены — мои пальцы были как резинки, люди не знали, что и думать, а моя музыкальная карьера умирала среди покашливаний людей за кулисами». Он рассказал Марианне, как оцепенело стоял и смотрел из-за кулис на поющую Джуди Коллинз и как потом всё-таки вернулся на сцену и продрался через «Stranger Song», хотя голос и гитара по-прежнему отказывались его слушаться. «Я кое-как допел и подумал, что просто покончу с собой. Никто не знал, как поступить и что сказать.

Кажется, кто-то взял меня за руку и увёл со сцены. За кулисами все очень мне сочувствовали и поражались тому, какое счастье, какое облегчение я испытывал от того, что всё это окончилось ничем, что никогда ещё я не был так свободен»^.

Марианна вспоминает: «В то время я сидела с маленьким Акселем в доме моей матери в Осло, и случилось что-то очень странное. Сын вдруг встал и сказал: «Конэ умер, Марианна» (он тогда называл Леонарда «Конэ»), — а, как Леонард сам рассказывал, в тот вечер он «умер» на сцене». В заключение своего письма Леонард сообщал, что через месяц-другой вернётся на Гидру и начнёт новую книгу. «Надеюсь, у тебя всё хорошо, подружка моей жизни, — писал он. — Аксель нарисовал мне чудесную открытку, обними его от меня. Спокойной ночи, дорогая. Леонард» [14].

В апреле, через три дня после выступления перед переполненным залом на фестивале искусств в Университете штата Нью-Йорк в Буффало, Леонард снова писал Марианне о том, что хочет работать над новой книгой. Ему предложили осенний тур по американским колледжам из сорока концертов, а перед этим — выступления на Ньюпортском фолк-фестивале и на Всемирной выставке «Экспо-67» в Монреале, и он «стремился» написать книгу, пока всё это не началось. Но «всё это» уже началось. Уже вторая профессиональная певица, Баффи Сент-Мари, взяла две его песни в свой концертный репертуар, а Нико собиралась записать «The Jewels in Your Shoulder» на своём дебютном сольном альбоме — всё женщины. Но в письме к Марианне Леонард называл себя «мёртвым для похоти, уставшим от честолюбия, ленивым исследователем своей собственной боли». Он писал ей, что «оставил замыслы о святости, о революции, об искупительных видениях, о музыкальном мастерстве». Он писал, что его желание — быть вместе с Марианной на Гидре [15]. Через несколько дней он написал ей ещё одно письмо и рассказал о тонкой зелёной свече, которую он жёг в своей комнате «в честь святого апостола Иуды Фаддея, покровителя безнадёжных дел» [16]. О Нико в письме ни слова. Но, очевидно, Нико была не единственным безнадёжным делом, занимавшим мысли Леонарда.

Тем временем Джон Хэммонд не сдавался. Когда новым главой Columbia Records стал Клайв Дэвис, Хэммонд убедил его дать Леонарду зелёный свет. И вот в офис Мэри Мартин на Бликер-стрит доставили контракт, датированный 26 апреля 1967 года, в котором компания Mary Martin Management Inc. называлась представителем артиста, а продюсером назначался Боб Джонстон. По этому контракту лейбл мог четыре раза продлевать сотрудничество с Леонардом на один год, а Леонарду полагался аванс — две тысячи долларов, — который он получит в течение месяца после того, как предоставит лейблу материал для двух сторон долгоиграющей пластинки. Леонард взял ручку и подписал договор. Теперь он стал профессиональным музыкантом.

* * *

Принадлежавшая Columbia студия E располагалась на шестом этаже старого здания CBS Radio на 52-й Восточной улице, шумоизолированного свинцовыми листами. В свой первый день в студии, 19 мая 1967 года, Леонард вышел из лифта, и его взгляд первым делом наткнулся на огромный кусок полотна с надписью «Шоу Артура Годфри». Годфри, популярный радиоведущий, вёл свою ежедневную программу из соседней студии. Годфри был известен своим весёлым нравом. У него даже была собственная марка пластиковых укулеле, на одном из которых он регулярно играл в своём шоу. Однако его добродушие не распространялось на всяких хиппи и патлатых музыкантов, с которыми ему приходилось делить этаж.

Леонард, с гитарой и портфелем в руках, похожий больше на профессора, чем на музыканта, открыл тяжёлую дверь и оказался в помещении размером примерно девять на девять метров, с почти что шестиметровым потолком. В аппаратной на диванчике сидел Джон Хэммонд в костюме и читал газету. Боба Джонстона, штатного продюсера Columbia, чьё имя было названо в контракте, сняли с проекта. «Я говорил Леонарду, что очень хочу работать над его альбомом, — говорит Джонстон, — и Леонард тоже этого хотел, но мне сказали, что об этом и речи быть не может, потому что у меня уже слишком много артистов: Дилан, Джонни Кэш, Саймон и Гарфанкел». За полгода до того Саймон и Гарфанкел в этой же студии записывали с Джонстоном свой успешный альбом Parsley, Sage, Rosemary and Thyme. Джон Хэммонд решил сам продюсировать альбом Леонарда и привёл в студию нескольких сессионных музыкантов.

За ту первую трёхчасовую сессию они записали пять дублей «Suzanne», шесть дублей «Stranger Song» — с гитарой и органом, с гитарой и бас-гитарой, а также просто с одной гитарой — и шесть дублей «Hey, That’s No Way to Say Goodbye»: пять «рок-версий», с группой, и одну «простую версию», исполненную Леонардом соло. Хэммонд из-за стекла азартно кричал в микрофон: «Берегись, Дилан!» «[Хэммонд] никогда не говорил ничего негативного, — рассказывал Леонард. — У него были только разные степени одобрения. Всё, что ты делал, было «хорошо», но кое-что было «очень хорошо». Позже Леонард понял, что «если получалось просто «хорошо», это означало, что нужно сделать ещё один дубль» [17]. На второй сессии он записал четыре дубля «So Long, Marianne».

Времени на обучение ему хватало. Леонард часто говорил, что записывать альбом Songs of Leonard Cohen было непросто, и это подтверждают студийные карточки с информацией о датах и времени сессий записи и о том, какой материал был на них записан. Леонард записывал свой первый альбом с 19 мая по 9 ноября с двумя продюсерами в трёх разных студиях. Четвёртую и пятую сессии, в июне, перенесли в студию B, расположенную в пентхаусе старого здания Columbia на Седьмой авеню, где лифтами управляли лифтёры в серых униформах с окантовкой и медными пуговицами. По крайней мере, студийное помещение было меньше, но выглядело оно уныло и функционально, и Леонард попытался оживить атмосферу при помощи свечей и ароматических палочек. Но это не помогло ему почувствовать себя в своей тарелке.

- [Запись] никогда не давалась мне легко. Я никогда не чувствовал себя достаточно уверенным и никогда не мог сделать всё точно так, как мне хотелось. Во мне всегда сидела мысль: только бы покончить с этим чёртовым делом! И ты постоянно понижаешь стандарты — ещё немного, ещё немного — и в конце концов говоришь: «Я закончил, проехали». Ты не говоришь: ««Получится ли что-то прекрасное? идеальное? бессмертное?» «Можно мне уже закончить?» — вот какой вопрос стал главным.