Мишарин встревожился, засуетился, хотел куда-то звонить, но я его остановил.

– Не надо, мне уже лучше, – солгал я, представив, как сюда сейчас набежит куча медперсонала. Он мне не очень поверил, но, видимо, вся эта медицинская суета и его не устраивала.

– Вам правда лучше? – для очистки совести спросил он.

– Правда. Во всяком случае, я справлюсь своими силами.

Он дал мне немного времени, чтобы прийти в себя, а потом потребовал все рассказать. Именно потребовал. Но я был не против. Подозреваемым Мишарин быть перестал, а в его помощи я очень нуждался. Мне нужен был человек, способный дать объективную оценку происходящим событиям.

Я начал свой рассказ с самого начала, с прошлого воскресенья, с того момента, как увидел фотографию тридцатилетнего Стаса. Мишарин слушал очень внимательно. Ни разу не перебил, но под конец моего повествования не в меру разволновался.

– Плохой я врач! – воскликнул Евгений Павлович. – Я должен был с самого начала понять, что в болезни Бориса Стотланда что-то не так. Все лечение было построено неверно.

Мишарин взял трость, механически, не осознанно и опять принялся постукивать ею по земле.

– Он постоянно рассказывал о своих перемещениях в будущее, приводил доказательства, а я принимал все это за болезненный бред, – продолжал сокрушаться он.

– Вас можно понять, – попытался я его утешить, – все это действительно похоже на бред. Но что вы сейчас думаете? У вас есть какое-нибудь объяснение тому, что происходит? Каким образом методика Сотникова могла повлиять… могла пробудить способности к предвидению, что ли?

– Не знаю. Пока не знаю. – Мишарин в задумчивости стал выстукивать тростью какой-то ритм, и тут я с ужасом его узнал – это был ритм «Колоколов».

– «Black Sabbath»? – полузадушенным голосом спросил я – дыхание перехватило.

– Что? – не понял Мишарин и с удивлением посмотрел на свою трость. – А, да. – И по моему мрачному взгляду догадавшись, о чем я подумал, усмехнулся: – Когда-то это была моя любимая группа, я Алевтину на нее и подсадил.

Прекрасно! Он подсадил Алевтину, я… впрочем, Стаса я на нее подсадить не успел.

Он вдруг грустно улыбнулся и запел «Черный шабаш», прекрасным, поставленным голосом на чистом, грамотном английском – вот откуда у Алевтины ее таланты, – но сам себя оборвал.

– Я не знаю, что происходило на сеансах Сотникова, – Евгений Павлович с отвращением произнес фамилию своего зятя, его даже передернуло, – но постараюсь приложить все силы, чтобы узнать.

– В кабинет Сотникова вас никто в ближайшие дни не пропустит, – возразил я. – А его рабочий компьютер и всю документацию забрала прокуратура.

– Это неважно, – Евгений Павлович улыбнулся озорной, мальчишеской улыбкой. – Я знаю своего зятя и могу с уверенностью сказать: в официальной документации и в рабочем компьютере они ничего не найдут. А у меня есть кое-какие соображения, как добраться до его тайны. – Он опять улыбнулся. – Если, конечно, такая тайна имеется. Не исключено, что мы с вами просто большие фантазеры.

– Не исключено, – согласился я, внезапно почувствовав жуткую усталость. Мне пришла в голову одна мысль: даже если мы не ошиблись, и методика Сотникова действительно пробуждала в человеке способности видеть будущее, это не означало, что попасть туда можно было физически, а потому не объясняло фотографию Стаса.

– Как только я что-нибудь выясню, я вам позвоню, – сказал он утешающим тоном, видя, что настроение у меня испортилось, весь энтузиазм пропал. – Но и вас я хочу попросить об одном одолжении: пожалуйста, как можно скорее найдите убийцу. Я прошу вас ради Бориса. Уверен, он не виновен. Этот арест…

– Его не арестовали, а пока задержали, – возразил я.

– Для него это все равно. Больше всего он боялся, что его арестуют. У него это было навязчивой идеей. Он говорил, что много раз видел, как его арестовывают, причем именно по обвинению в убийстве, которого он не совершал. А временами Борис начинал думать, что действительно совершит убийство. Это его очень мучило.

– Я его понимаю. Постараюсь добиться освобождения. Если мы с вами не ошиблись, то жертвами методики Сотникова могли стать и другие люди. Нужно искать среди его бывших пациентов. Он, кстати, так и говорил. А вам он не рассказывал, что на него покушались?

– Нет, не рассказывал. – Мишарин немного помолчал, о чем-то задумавшись. – Это странно. Во всех затруднительных ситуациях мой зять всегда обращался ко мне.

Мы обменялись с Евгением Павловичем номерами телефонов, тепло попрощались, и я поехал в агентство. Полина меня уже заждалась.

* * *

Еще на крыльце я услышал голос Полины. Она о чем-то оживленно говорила, и я подумал, что у нас новый клиент. Но оказалось, что в гости зашла Зоя Михайловна, мама Полины. Я почувствовал себя пойманным на месте преступления вором. Не знаю почему, но именно такая ассоциация пронеслась в голове. Полина никогда не рассказывала матери о наших семейных недоразумениях, тем более теперь, когда все было так серьезно, не стала бы ничего говорить, но мне казалось, что Зоя Михайловна по одним моим глазам поймет, что я изменил Полине. Или по голосу, который, конечно, не выдержит, сфальшивит.

Когда я вошел в офис, Зоя Михайловна и Полина были заняты делом – вместе прорабатывали список пациентов Сотникова. Полина разговаривала по телефону. Зоя Михайловна сидела за столом на моем месте и с очень серьезным видом делала какие-то пометки цветными маркерами. Проходить дальше порога мне не хотелось, но вечно торчать у двери я не мог. С опаской, постаравшись стереть с лица страдание нечистой совести, я подошел к теще, поздоровался с ней шепотом, чтобы не мешать Полине, и… так проще было скрыть дрожь и тревогу. Она мне кивнула и так же шепотом начала объяснять смысл своего художественного творчества – список, который я взял в регистратуре клиники, приобрел благодаря ее стараниям веселенький вид.

– Мы успели проработать две восьмых списка, – зашептала Зоя Михайловна, а я несколько ошарашенно стал прикидывать, сколько это получается в пересчете на персоны, но почему-то высчитать не смог. – Красным я подчеркнула фамилии, на которые стоит обратить особое внимание. Таких шесть человек. – Она ткнула в каждую фамилию обратным концом маркера. – Эти люди – крупные бизнесмены, но в последний год их дела резко пошли под гору. Зеленым обозначены те, которые к вашему делу не могут иметь отношения. Их, как ты видишь, большинство. Оранжевым…

– А что это за черная рамочка? – перебил я тещины объяснения. Какое-то непонятное чувство вдруг охватило меня, причем с такой силой, что даже отвлекло от собственных переживаний. Но все продолжалось несколько секунд, тут же прошло, я не успел понять, ни что это за чувство (тревога, волнение или что-то другое), ни отчего оно появилось.

– Этот человек умер, – печально сказала она. – Два года назад. – Зоя Михайловна тяжело вздохнула и сделала паузу. А у меня опять промелькнуло то самое чувство. Почтив память усопшего минутой молчания, она продолжила: – Оранжевым я подчеркнула людей с хроническими заболеваниями. Фиолетовым – тех, кто по разным причинам уехал из города.