– В какой офис?! – рассмеялась Полина. – Сегодня же суббота.

Надо же! А я и не заметил, как закончилась неделя.

– Хочу устроить генеральную уборку, – бодро проговорила она, и я понял, что бодрость ее тоже напускная: генеральную уборку Полина устраивает, когда полностью выбита из колеи. Хозяйственные дела как-то помогают ей успокоиться.

Я вяло что-то промямлил в ответ, собрался и вышел. Поцеловать ее на прощание так и не решился.

* * *

Борис встретил меня в самом дурном расположении духа. Он, конечно, гостеприимством никогда не отличался, но сегодня был особенно нелюбезен. На щеке виднелась свежая царапина. Одет был в футболку, вытянувшуюся и такую же на вид старую, как его клетчатая рубашка.

– О, ты сегодня в новом прикиде! – развязно проговорил я, «не замечая» его настроения. Он посмотрел на меня как-то затравленно и еще больше нахмурился.

– Ты пришел по какому-то делу? – проигнорировав мой выпад, спросил Борис.

– Хотел посмотреть твой новый чудо-агрегат, о котором ты Полине рассказывал, – сказал я все таким же развязным тоном.

Борис, казалось, не сразу понял, о чем идет речь, потом как-то болезненно сморщился, потер лоб, словно у него болела голова.

– Да, это мини-робот, – пробормотал он. – Там не все еще закончено. Думал сам как-нибудь к вам в агентство зайти, показать.

– Так покажи сейчас. – Я сделал шаг в сторону его рабочей комнаты, полукабинета-полумастерской, но он вдруг испуганно загородил мне дорогу.

– Нет-нет, там еще многое не доработано.

Все это выглядело очень подозрительно.

– А что у тебя с лицом? – как бы между прочим спросил я.

– Порезался, когда брился, – хмуро проговорил Борис и понес какую-то околесицу: – Лезвие старое, тупое. Все хотел поменять, да руки не доходили, а сегодня стал бриться и порезался. Наверное, поменял, да забыл. – Он опять потер лоб, а я понял, что у меня болит голова, и удивился, что только сейчас это осознал. Все время ощущал какой-то дискомфорт, но приписывал его душевным страданиям. – Ладно, как-нибудь зайду, покажу. И, знаешь, я… мне нужно уходить.

Он явно хотел поскорее от меня отделаться. Но мне необходимо было сделать одну вещь: найти подходящий материал, чтобы можно было произвести генетическую экспертизу.

– Уходишь? – весело спросил я, усаживаясь на диван. – А кофейком не угостишь?

Сам не понимаю, почему задал такой наглый тон, мне было совсем невесело. И оттого, что произошло со мной вчера, и оттого, что весь вид и все поведение Бориса просто кричали о его виновности. Во всяком случае, в нападении на Алевтину.

– Хорошо, – пробурчал Борис и ушел на кухню.

Как только он вышел, я стал судорожно осматривать комнату. На подоконнике валялась скомканная, явно использованная бумажная салфетка. Не лучший вариант, но я все же ее решил взять. Аккуратно прихватив носовым платком, положил в специально приготовленный полиэтиленовый пакетик. Прислушался – Борис был на кухне, судя по звукам, – и продолжил поиски. Мне повезло! На полу у ножки кресла обнаружилась расческа с целым клоком волос. Так же осторожно я ее поднял и приобщил к салфетке.

– Что это ты тут ползаешь? – раздался недовольно-настороженный голос Бориса. Странно, я не услышал, как он вошел, хотя все время был настороже. Наверное, он специально подкрался, чтобы узнать, чем я занимаюсь. Я плохо подготовился, выдумал неправдоподобную отговорку для своего внезапного визита, потому что был совершенно выбит из колеи. И он меня раскусил. Мне вдруг захотелось откровенно ему все рассказать и потребовать от него такого же откровенного ответа. Пусть объяснит, куда подевалась его домашняя клетчатая униформа, пусть честно расскажет, откуда взялась царапина у него на лице. Пусть докажет, что он не виновен ни в чем. Но вместо этого я неторопливо, с достоинством поднялся с корточек, нагло-весело уставился на Бориса и, цитируя слова героя известного фильма, попавшего в похожую ситуацию, проговорил:

– Запонка закатилась.

– Какая запонка? – тревожно спросил Борис.

– Изумрудная, – насмешливо ответил я и хлопнул его по плечу. – Расслабься! Шутка!

У него сделался такой потерянный вид, что мне стало просто физически больно. Он не понимал, что происходит, я ведь никогда так себя с ним не вел. Или наоборот, все понимал и боялся?

– Ты хотел кофе, – сказал Борис. Он напоминал мне сейчас одного мальчика, страдающего аутизмом, которого я знал в детстве. У этого мальчика на лице никогда не отражалось никаких эмоций, кроме какой-то вселенской потерянности, когда что-то шло не по плану. Вот и у Бориса был точно такой вид. Как же мне было его жалко. Я многое бы отдал за то, чтобы он не оказался убийцей. Но моя работа заключалась не в том, чтобы жалеть, а в том, чтобы выяснить, виновен он или нет, и потому я продолжал его мучить.

– Ну, пойдем, выпьем, – усмехнувшись, проговорил я и направился к кухне. Он поплелся за мной. Что еще ему оставалось делать?

Мы пили кофе, я, как бы между прочим, завел разговор о плохой медицине, о шарлатанах, коснулся темы врачебных ошибок. Борис что-то хмыкал, отделывался односложными фразами и разговор не поддерживал. Но вдруг лицо его просветлело.

– Я доживу до глубокой старости, и у меня будет большой прекрасный дом! – вдохновенно произнес он. Я так и не понял, что его натолкнуло на такую мысль. Из всего, что я сказал, этого никак не следовало.

Мы допили кофе. Я попрощался с Борисом – он смотрел на меня уже совсем не враждебно, и я ушел. Странное впечатление у меня осталось от этого визита.

Выйдя от Бориса, я позвонил Битову, рассказал о событиях последних дней. Кое-что он уже знал от своих. Личностью Бориса Стотланда он впервые по-настоящему заинтересовался, обещал надавить на лабораторию, чтобы ускорили экспертизу, признался, что вскрытие Сотникова до сих пор не провели, так как лето, время отпусков и вообще творится черт знает что. Потом я заехал в лабораторию, отдал материал, который мне удалось раздобыть в квартире Бориса, и с тяжелым сердцем отправился домой. У меня было такое чувство, будто я опять совершил предательство.

* * *

В квартире у нас был полный разгром. Полина успела сделать генеральную уборку только наполовину: выгрести из большого многофункционального шкафа-купе все вещи, чтобы потом разобрать на нужное и ненужное. Перед этой еще не разобранной кучей она и сидела, так глубоко задумавшись, что не услышала, как я вошел.

– Полина! – тихонько окликнул я ее, чтобы не испугать. Она шевельнулась, но ничего не ответила, не переменила позы. – Полиночка!

Она подняла голову. Выражение ее лица было опять такое, словно она на меня смотрит и видит.

– «Колокола», – медленно произнесла она каким-то не проснувшимся голосом. – Он поставил эту мелодию на телефон, на номер Алевтины. В память о самом лучшем вечере в его жизни.