всеми доступными средствами, целились в руки, шеи, глаза. Нелегко приходилось обеим сторонам – и расследователям, и курам, – но главное было доставить их до приютов. Там кур мягкими неторопливыми движениями рук поместят на солому, и с этого момента Джонатан будет свободен и сможет вернуться домой. (И сможет убраться отсюда к чертовой матери и вернуться к Джой, потому что он никогда и ни за какие коврижки больше не желает видеть Аннабел, господи боже. Страсть, охватившая их прошлой ночью, – это просто какой-то детский сад.)

Все, что требовалось от Джонатана, это создать наилучшие условия, чтобы куры добрались до мест назначения живыми, чтобы грузовики не прибывали туда полные мертвых птиц. Число мертвых птиц в этой истории зашкаливало. Заглянешь в клетку, а там – дохлая курица, втоптанная в решетку сокамерницами. Там и тут по решеткам были разбросаны куриные трупы. Ни Аннабел, ни Джонатану не улыбалось оставить после себя месиво из мертвых птиц, поэтому Аннабел поручила одному расследователю пробежаться по птичникам и подобрать все дохлые тушки – увезти их с собой в тяжелых мешках (и позже, по сентиментальному настоянию Аннабел, кремировать и развеять прах над каким-нибудь более дружелюбным полем).

Происходящее в птичниках напоминало осаду, да, в общем, это она и была.

Но если отвлечься от мелочей, от осознания того, что ситуация балансировала (но пока держалась) на грани выхода из-под контроля, то постепенно проявлялись контуры, и можно было наблюдать, как клубок генетически изуродованных и миллионами рассаженных по мрачным постройкам существ теперь группками устремляется наружу и расходится во все стороны лучами звезды, солнечной вспышкой, взрывом, салютом, – растекается по изрезанному ландшафту. Вдох-выдох – птиц выпускают повсюду, тут и там.

Откуда-то изнутри, из-под замка, вырывалось старое, неизбывное, жгучее стремление угодить Аннабел. Он влюбился в нее среди этих самых птичников (Аннабел было всего восемнадцать!), ходил взад-вперед, жестами сеятеля разбрасывал идеи. Курицы, улучшение условий их заточения были делом его жизни. Аннабел нежно полюбила его за это.

И вот наконец оно возникло: ощущение пропуска. Та часть его самого – вот что он пропустил.

Если ты способен разглядеть такое (а Джонатан был на это способен), то начинаешь видеть и другие вещи, которые пропускаешь или уже пропустил, как например: ведь это было очевидно, а ты ухитрился не заметить, пропустить. Или упустил, как, например, упустил возможность стать тем, кем мог бы стать, если бы не свернул с верного пути. Или вот еще что он упустил: прошлой ночью вспомнил ее в физическом, животном смысле и пожалел (в который раз) о том, что когда-то от нее отрекся. Его пронзила боль потери (рана снова открылась, черт бы ее подрал).

Несколько часов спустя, когда все шло уже не так прекрасно, когда расследователи бежали через поля, все его тщательно продуманные планы отступления были забыты и небо застилал дым, у Джонатана снова возникло ощущение, что он упустил ее, но на этот раз в другом смысле. Он пулей носился от птичника к птичнику, звал ее по имени, надеялся, что не упустил, что она не уехала или, что более вероятно, не бросилась совершать нечто безумное (она действительно бросилась совершать нечто безумное, но не то, что он подумал) и не нарушила обещание. Она должна быть где-то здесь. Он бежал против потока несущихся к выходу расследователей, врезался в них, выкрикивал ее имя, орал: “Аннабел никто не видел?”, но его не слушали.

Впрочем, все это будет только через несколько часов.

* * *

Джейни наблюдала за тем, как курицы с невероятной скоростью покидают птичники, как мелькают вдоль рядов тележки-клетки, как батарейные секции устанавливаются на платформы грузовиков, как птицы стоят в прохладном ночном воздухе, дожидаясь, что с ними будет дальше.

Так откуда же это нехорошее предчувствие, предвидение близкого провала?

Происходящее было ничуть не похоже на то, как она себе это представляла. Реальная картина не соответствовала воображаемой: птицы сбрасывают с себя клетки, крыша отваливается, светят звезды. Крыша была на прежнем месте. Куриц пересаживали из больших клеток в клетки поменьше, из одних клеток в другие, и не больно-то нежно. Среди расследователей попадались и неопытные: эти, вынимая птиц, причиняли им страдания. И хотя транспортные клетки набивали не полностью, все равно на каждую батарею приходилось жуткое множество птиц. Куры получат травмы, некоторые умрут, так и не добравшись до места. К тому же прошло всего три часа, а некоторые расследователи уже устали. И ведь путь еще предстоял неблизкий.

Она подумала: а вдруг все это ошибка? Неужели ее видение не было призывом к действию? (По правде говоря, нет, не было.) Она попыталась снова это вообразить: курицы с неведомой силой взмывают вверх, громко хлопая крыльями. Мимоходом подумалось (мысль птицей промчалась мимо), что-то сейчас поделывает вторая Джейни.

Кливленд была так сосредоточена на том, чтобы вынимать куриц правильным способом (это оказалось труднее, чем выглядело со стороны, особенно когда вынимать приходилось из задней части клетки), что не заметила, как Джейни потерянно смотрит в пустоту.

Зи увидел расследовательницу, которая просто стояла в конце ряда, уронив руки вдоль тела, не двигаясь. Да что с ней такое? Берись за дело! По-твоему, мы здесь для того, чтобы стоять и моргать глазами? Он двинулся к ней. Он был назначен старшим по птичнику, и это была его обязанность – рявкнуть на нее и призвать к работе, но, подойдя ближе, он ее узнал – перед ним стояла та самая девушка, которую он видел сегодня утром: та, что вышла на крыльцо с растрепанными волосами. Он остановился, сердце дрогнуло. Развернулся и побежал в другом направлении.

* * *

Семь лет спустя Дилл разговаривал по телефону. Голос Зи с трудом продирался сквозь плохое соединение. Зи говорил: “Она не выходит из спальни”.

Ага, они по-прежнему звонили Диллу. Расследователи попадали к нему в таком раннем возрасте, что запечатлялись на него, как малыши-цыплята на маму-курицу. По крайней мере, примерно с дюжиной это произошло. Все они по-прежнему были веганами, и в трудную минуту все первым делом вспоминали о нем.

– Я не знаю, что делать.

Дилл откатился от рабочего стола, откинулся на спинку стула и посмотрел в потолок.

– Дай ей время.

– Ее отец меня ненавидит.

– Так не впускай его. Неважно, что он там думает.

– Нет, это он меня не впускает. Квартира-то его. Она у себя в комнате в отцовской квартире.

– Черт, она что, вернулась домой?

– Нет, она уехала из дома. Ее дом – это наш дом. Джейни обожает наш дом. А сейчас