Беда! Горячее масло из лампы капнуло Эроту на правое плечо. Он проснулся с воплем боли — который перерос в рев разочарования и отчаяния, когда увидел Эрот Психею. Распахнулись крылья, забились. Он возносился, а Психея бросилась к нему, вцепилась в правую ногу, однако сила его была велика, он стряхнул ее без единого слова и улетел во тьму.

Когда он исчез, все пошло прахом. Стены дворца покоробились, истаяли, растворились в ночном воздухе. Психея в отчаянии наблюдала, как золотые столпы вокруг нее обращаются в темную колоннаду деревьев, а инкрустированный самоцветами мозаичный пол рассыпается в мешанину глины и щебня. Вскоре дворец, драгоценности его — металлы и камни, — все исчезло. Сладкое пение служанок сделалось воем волков и воплями сов, а теплые, таинственные благоухания — ледяными, безжалостными ветрами.

Напуганная несчастная девушка оказалась посреди холодного безлюдного леса. Скользнула спиной вдоль древесного ствола, пока не ощутила под собой жесткие корни. Одна мысль осталась у нее — покончить с собой.

Ее разбудил жук, ползший по ее губам. Она села, дрожа, и отлепила ото лба сырой листик. Ужасы прошедшей ночи ей не приснились. Она действительно была в лесу одна. Быть может, все предыдущее было грезой и действительность всегда оставалась вот такой? Или проснулась она внутри грезы просторнее? Стоило ли утруждаться и пытаться все это понять… Сон или действительность — все ей было несносно.

— Не стоит, милашка.

Психея, остолбенев, увидела рядом с собой бога Пана. Шутливая нахмуренность, густые кудри, из которых торчали рога, толстые волосатые ляжки, сужавшиеся к козлиным копытам, — нет второго такого, хоть смертных, хоть бессмертных бери.

— Нет, нет, — сказал Пан, топая по глинистой земле копытами. — Читаю у тебя на лице, и тому не бывать. Не позволю.

— Не позволишь — что? — спросила Психея.

— Не позволю тебе прыгать на острые камни с высокой скалы. Не позволю заигрывать с дикими зверями. Не позволю собирать белладонну и пить ее ядовитые соки. Ничего подобного не позволю.

— Но я не могу жить! — вскричала Психея. — Знал бы ты мою историю, ты бы понял — и помог бы мне умереть.

— Себя бы спросила, что тебя сюда привело, — возразил Пан. — Если любовь, молись Афродите и Эроту, пусть наставят и помогут. Если твое же злодейство низвергло тебя — живи, чтобы каяться. Если же другие тому виной — живи ради мести.

Месть! Психея внезапно поняла, что надо делать. Встала.

— Спасибо тебе, Пан, — сказала она. — Ты наставил меня на путь.

Пан оскалился в ухмылке и поклонился. Губы выдули прощальный аккорд на флейте у него в руке.

Через четыре дня Психея уже стучала в ворота величественного имения своего зятя Сато — мужа Каланты. Слуга проводил ее к сестре в гостиную.

— Психея! Милая! Все прошло согласно замыслу? Ты выглядишь немножко…

— Не обращай внимания, милая сестра. Я расскажу тебе, что случилось. Следовала твоим наставлениям дословно, посветила лампой на мужа своего — он оказался великим богом Эротом. Самим Эротом!

— Эротом! — Каланта вцепилась в свое янтарное ожерелье.

— О сестра, вообрази, как сокрушилось мое сердце от разочарования, когда сказал он мне, что взял меня к себе во дворец только для того, чтобы добраться до тебя.

— До меня?

— Таков был его коварный план. «Приведи мне свою сестру, красавицу Каланту, — сказал он, — ту, что с зелеными очами и русыми волосами».

— Скорее, каштановыми, а не русыми.

— «Приведи ее. Скажи ей, пусть явится на высокую скалу. Пусть летит на Зефире, он подберет ее и принесет ко мне. Скажи все это прелестной Каланте, Психея, молю». Вот его весть, и я ее прилежно донесла.

Можете вообразить, с какой прытью Каланта приготовилась. Нацарапала супругу записку, где объясняла, что они больше не муж и жена, что их брак — чудовищная ошибка, и что служитель, женивший их, был пьян, недееспособен и не обучен, и что она все равно никогда его не любила и теперь она свободная женщина, так-то.

На высокой базальтовой скале она услышала шелест ветра и со стоном упоенного восторга кинулась в объятия того, что сочла Зефиром.

Но дух Западного ветра не витал и близко. С воплем гнева, ярости, разочарования и ужаса Каланта рухнула с горы и падала по острым скалам, пока все ее тело не вывернуло наизнанку и не приземлилась она внизу мертвая, как камень.

Такая же судьба постигла и сестру ее Зону, которой Психея наплела ту же байку.

После мщения Психее предстояло осмыслить, что делать с дальнейшей жизнью. Каждый миг бодрствования был наполнен любовью и тоской по Эроту, горе обуревало Психею: она понимала, что обречена никогда больше не увидеть его.

Эрот меж тем лежал в тайных покоях, маясь в муках от раны на плече. Мы с вами легко пережили бы небольшое неудобство от ожога ламповым маслом, но Эроту, каким бы ни был он бессмертным, эту боль причинил любимый человек. Такие раны заживают очень долго — если затягиваются вообще.

С недугом Эрота пострадал и весь мир. Юноши и девушки перестали влюбляться. Прекратились женитьбы. Люди начали бурчать и ворчать. Зазвучали недовольные молитвы к Афродите. Услышав их и узнав, что Эрот прячется и не выполняет своих обязанностей, она раздосадовалась. Весть о том, что смертная девушка украла сердце ее сына и причинила ему вред, превратила ее досаду в гнев. Однако выяснив, что та же смертная девушка позволила себе унизить Эрота, Афродита взбесилась. Как вышло, что ее замысел заставить Психею влюбиться в свинью пошел настолько вкривь и вкось? Что ж, на сей раз она лично и окончательно разберется с этой девчонкой.

Посредством чар, о каких Психея не подозревала, ее привели к вратам великого дворца. Жуткие твари втащили ее за волосы внутрь и бросили в темницу. Афродита лично навестила узницу и принесла с собой мешки с пшеницей, ячменем, пшенкой, маковым семенем, горохом, чечевицей и фасолью, высыпала их все на каменный пол и перемешала.

— Хочешь вернуть себе свободу, — проговорила она, — разбери эти зерна и семена по сортам. Выполни это задание до ближайшего рассвета, и я тебя освобожу.

Со смехом, какой не к лицу богине любви и красоты — что-то среднее между хмыком и визгом, — Афродита ушла, захлопнув за собой дверь темницы.

Психея в слезах пала на пол. Невозможно разобрать эту кучу, даже если бы в запасе у нее был месяц.

И тут горячей соленой слезой, что упала со щеки Психеи, залило муравья, пробиравшегося по каменным плитам.

— Поосторожнее! — сердито крикнул он. — Тебе, может, слезинка, а для меня целый потоп.

— Прости, пожалуйста, — проговорила Психея. — Боюсь, я тебя не заметила. Моя беда взяла верх надо мной.

— Что ж за беда такая великая, раз ты норовишь топить честных муравьев?