не деля предложения паузами. Говорила, и голос ее дрожал, словно натянутая струна. В голове эхом стоял крик матери, — А потом бутылка разбилась. И мама утихла. И больше не вставала.

— О боже… — проговорил Клинк.

Девочка не ответила. Мысленно она вновь очутилась на кухне с окнами, занавешенными темно-бордовыми занавесками… Нет, они не были черно-бордовыми.

Они были белоснежными, — с ужасом осознала Фешта, — это брызнувшая кровь сделала их такими. Прямо под цвет ее и мамин волос.

Перед глазами возник осколок стекла. Будь нынешняя она сейчас на месте той пятилетней девочки, то схватила бы эту стекляшку и ударила ею по ноге отца.

Но помогло ли бы это?

— Если он ее так часто бил, то почему не сбежала от него вместе с тобой?

— Все деньги и имущество были на счету у отца, родственников у нее не было. Нам некуда было бежать.

Они чуть помолчали. У девочки, обхватившей коленки, в голове звенела пустота и переизбыток воспоминаний одновременно, мальчик откинулся назад, прижавшись спиной к стене.

— А твоя мама любила тебя? — спросил он.

— Угу.

— А моя бросила отца, оставив его с пятимесячным ребенком на руках… она тоже, как папа и я, была волчицей.

Но Фешта его уже не слышала. Все ее мысли были поглощены светлыми занавесками и осколком бутылки у ее ног.

— А что происходило потом? Потом, когда вы сбежали из столицы?

— Ничего… почти ничего. В конце лета мы оттуда сбежали, а в начале осени оказались в местности, где не было ни дичи, ни любого другого пропитания. И мы… нам пришлось… — слова, выходившие со скрипом, застревали в его горе.

Он повернулся к ней. Его глаза вновь светились золотом.

— Фешта. У меня почему-то стойкое ощущение, будто я не должен об этом говорить тебе, но… Но и в тоже время хочу тебе рассказать.

Она замерла, осознавая, что он собирается ей сказать.

— Мы… мы ограбили и полностью вырезали всю деревушку рядом с Агранском. Не сделай мы этого, мы бы умерли от голода. И не убей мы их — обрекли бы на голодную и мучительную смерть зимой, — он ссутулился, спрятал лицо в ладонях, — мне до сих пор снятся кошмары с криками жителей. Это было настоящее мародерство, мы никого не оставили в живых. Я… мне пришлось… убить… своими руками…

Больше он ничего не сказал. Его плечи задрожали, он прижал к себе колени.

Фешта слушала его тихие всхлипы, но не слышала. Ее сухие глаза устремились в пустоту перед собой.

***

Все из отряда вернулись в трюм через четверть часа. Возобновились разговоры. Они были редки и коротки, но все равно действовали на Фешту, словно жужжание мух над ухом. Она решила подняться наверх.

Дневная белизна ослепила ее после темноты трюма. Проморгавшись, она сделала шаг вперед и остановилась.

Он сидел на передней скамье для гребцов, поставив локти на ноги и смотря вверх, на парус. Тот развевался независимо от ветра и толкал корабль в нужную им сторону. Рыжие отросшие волосы мага, уже падающие ему на плечи, развевались от легкого бриза. Снежинки, коснувшиеся до него, тут же таяли.

Фешта замерла в трех рядах от него.

Тайлор никак не показал, что заметил ее, но она почувствовала, как он сконцентрировал внимание на месте, где она стояла.

Всегда следит за своей спиной. Ей тоже не хватало привить себе эту привычку.

Он заговорил первым.

— По-моему, ты передумала меня убивать, — произнес он задумчиво, не оборачиваясь.

Передумала?

Простила?

Ее отец хоть и был чудовищем, но он все равно был ее отцом. Ее родней. Ее кровью. Он был, тем, кому она обязана за свое появление на свет. И она имела полное моральное право на месть за его убийство. В конце концов, перед смертью он пытался ее защитить, спрятать в погребе. Он ведь мог просто сбежать в лес, не предупредив ее. А так он, считай, заслонил ее собой.

Тайлор же…

Тайлор спрыгнул в воду на верную смерть за чужим ребенком.

«Я — никто для него».

Сделал бы тоже самое ее отец для чьего-то ребенка?

Для нее?

Она не знала.

Эти люди не были разбойниками и мародерами. Они были солдатами королевства, хоть и бывшие. И разграбили они ее деревню не из прихоти, а потому что у них не было выбора.

Оправдывает ли это их?

Они убили всех.

Она не знала.

Девочка поняла, что больше не ощущает эту жгучую ярость внутри и желание прикончить его. Только опустошение.

Простила его?

Или это говорит страх в ней?

Ведь тогда, на берегу у нее была возможность, которой она так и не воспользовалась.

Но она испугалась.

Испугалась ли?

В голове все моральные принципы, до этого стоявшие нерушимой крепостью поплыли, словно таявший весной снег. Она уже не могла понять что нормально, а что нет.

Выживает сильнейший.

Она уже убила человека сама. Он напал на нее первым.

Но оправдывает ли это ее?

Он не хотел ее убивать, лишь…

Она передернула плечами.

Что за чушь?!

Он хотел изнасиловать ее, и у нее были все основания для самообороны.

Девочка резко очнулась от дурных мыслей и поняла, что Тайлор обернулся на нее и удивленно смотрит.

— Э-э-эй. Фешта? Ты тут?

Видимо, она слишком долго молчала.

— Ты убил моего отца, — сказала она так, чтобы люди в трюме их не услышали.

— Убил, — кивнул он.

— Ты знаешь, что я рано или поздно отомщу.

— Не отомстишь, — сказал он ровно.

Вот тут она разозлилась на него, приняв его слова за вызов.

Это насмешка? Он думает, что у нее кишка тонка? Что она слишком труслива? Что…

— Ты ненавидела его слишком сильно.

Ярость пропала также быстро, как и появилась, оставив после себя выжженную пустоту. Ее руки плетьми повисли вдоль ее тела. Голова вдруг стала невыносимо тяжелой.

— У тебя были синяки по всему телу от побоев, да и вообще выглядела ты нездорово как физически, так и психически. Но что меня еще больше удивило, так это облегчение и усладу в твоих глазах и короткую усмешку, когда ты взглянула на его труп. Я думал, мне показалось, но сейчас я смотрю на тебя и понимаю, что это было не просто так.

Облегчение? Она не помнила, чтобы почувствовала что-то подобное…

Или все-таки да?

— Да и не выглядел он как деревенщина, хоть и старательно пытался это скрыть под крестьянскими тряпками, — он хмыкнул, — технику фехтования школу имени Омакова я узнаю из тысячи. Небось, натворил что-то, из-за чего ему срочно пришлось скрыться в