И он решил защитить ее и себя от вторжения.

В то время на Малой сцене доживала свой век пьеса по мотивам

„Гамлета”. Любовник играл в спектакле бродячего акробата, которого убивают по ходу пьесы. Фокус, однако, заключался в том, что нож был складным, бутафорским. Лезвие от удара уходило в рукоятку, акробат оставался невредимым. И только изображал предсмертные корчи.

Гардеробщик прекрасно знал про сцену с кинжалом. Знал он и то, куда/ заряжают/ кинжал реквизиторы.

Когда он уволился, ни одна душа не заметила его исчезновения. А спустя две недели, когда шел /тот /спектакль, он купил билет и вошел в театр вместе со всеми зрителями.

Зашел за кулисы, которые знал как свои пять пальцев, пробрался на место.

На помост вышли герои в сюртуках и шляпах – два шпиона, два придворных. Два маленьких человечка из большой шекспировской драмы.

И гардеробщик в сотый раз просмотрел первое, а затем и второе действие.

Чем дальше шел спектакль, тем тише, спокойнее становилось у него на душе. Все волнения и страхи позади. Сейчас дело сделается, и они станут свободными. Будут вместе, как прежде.

Из угла кулисы он прекрасно видел, как реквизитор, пожилая женщина с платком на пояснице, зарядила сигарету.

Эту сигарету выкуривал король в сцене объяснения с принцем.

Потом она выложила букет лилий, его бросали в могилу невесты.

Наконец в нишу выложили кинжал.

Гардеробщик выскользнул из укрытия и сделал несколько шагов за сценой. „Мы принадлежим к классической школе, в которой главное – кровь, любовь и риторика!” – на помосте начинался последний монолог любовника. Этого времени хватило, чтобы вынуть из ниши фальшивый кинжал и заменить его точно таким же, но настоящим.

И выйти из театра.

Через пятнадцать мнут, когда он подходил к метро, на улице раздался вой сирены. Звук приближался от театра и вдруг оборвался. Судя по тому, как медленно ехала „скорая помощь”, спешить ей было уже некуда”.

62

Мигалки на “скорой” крутились бесшумно и бешено.

У подъезда стояли жильцы – пристыженно, как будто ждали выноса гроба.

Толпа зашевелилась, кто-то запричитал. Вынесли носилки, следом двое в комбинезонах вывели под руки женщину. В постаревших, сморщенных чертах я узнал соседку. Она с трудом держалась на ногах. Когда наши взгляды встретились, она завизжала.

Крик был тонкий, пронзительный. Какой-то жестяной.

Ее скрутило, стало рвать желчью.

…“Скорая” уехала, в переулке повисла гнетущая тишина. Менты разошлись кто в квартиру, кто по соседям. Жильцы и зеваки разбрелись тоже.

Я посмотрел в окна первого этажа – и вздрогнул. Там, в проеме, стояла она! Те же пышные пепельные волосы, крупные губы – только в другой, улучшенной копии.

Щурясь от света, женщина смотрела сквозь меня.

Этот дом я видел последний раз в жизни.

63

– Без багажа, – сказал за стойкой.

Девушка, улыбнувшись, выдала мне пластиковую карту.

Двухкомнатный номер на двадцать втором этаже состоял из гостиной и спальни, где за стеклянной стеной помещался туалет и ванная.

Шторы бесшумно разъехались, я невольно отступил на два шага – тугие вальки облаков висели перед глазами! Далеко внизу извивалась стальная жила реки. Лежал гигантский кабельный разъем вокзала.

Небо переменилось, облака пошли мелкой рябью. Набрав номер агентства, я забронировал билеты в Бангкок. Сбросил, набрал мобильный номер девушки. Глупо улыбаясь, предвкушал фразы.

“Собирайся, вылетаем”.

Слышал ее радостное кудахтанье.

Трубку сняли, я раскрыл рот.

– Алё! Говорите! – раздался вкрадчивый, как будто ощупывающий собеседника, голос. – Вас слушают! Кто вы?

Я дал отбой и тут же вспомнил, что ее трубка осталась дома.

Штора бесшумно дернулась в обратную сторону.

Сидя в темноте, я с ужасом понял, что попал в ловушку.

И что в квартиру уже проникли чужие люди.

64

Бармен в “Апшу” прекрасно помнил мою девушку.

– Без проблем, амигос! – Широким жестом смахнул конверт со стойки.

Я сунул несколько купюр на чай. Он усмехнулся, убрал тем же движением.

В конверте лежало письмо, где я излагал все, что случилось. Номер гостиничного телефона. Билет Москва – Бангкок на ее имя – если она появится здесь раньше, чем я найду ее в городе. Схема, как мы можем встретиться, – на каждый день разная.

– У нас будет музыкальная программа, оставайтесь!

Миниатюрная кореянка кокетливо преградила дорогу.

Я отодвинул поднос и прошел к выходу.

65

В клубе напротив начиналась дискотека. Музыка, набирая мощность, накатывала, как волны.

Черное каре, салатная кофточка.

Морковный сок с трубочкой.

Перед тем как забрать проститутку, позвонил в “Swiss Hotel”, попросил в номер шампанское.

– Меня искали? – спросил на всякий случай.

“Звонков на ваш номер не поступало”.

66

Пригубив из бокала, она ушла в душ. По движениям силуэта я пытался угадать, что она делает. Унитаз, душ, снова унитаз. Ничего особенного.

Кутаясь в белый халат, села на край кровати. Не вставая с кресла, я протянул бокал. Она переместилась ко мне, села на колени. Мы чокнулись.

Не дожидаясь, когда она выпьет, я сдернул с нее халат.

Шампанское пролилось на грудь, стал слизывать. Опустил ее на колени.

С каждым движением ее тело вжималось в окно. Я видел щеку, расплющенную о вокзальную площадь. Черные волосы, разметанные по переулкам. Мне казалось, что подо мной целый город. Что с каждым движением я проникаю в него все глубже. Все яростнее. Все безнадежнее.

Я закричал что есть силы, до хрипа. Как утром кричала та, из подпола. Но крик утонул в плюшевых стенах. Последнее, что помню, – ее взгляд через голое плечо, испуганный, детский.

67

Остаток ночи просидел перед окнами.

Он гудел и копошился, мой город, – и вместе с тем спал, безмолвствовал. Глядя вниз, я хотел понять, что /теперь /он для меня значит. И не испытывал ничего, кроме удивления и досады.

Города, который я знал, больше не было. Но теперь, когда даже чужой жизни у меня не осталось, я вдруг понял, что у меня есть большее.

Что у меня есть город моих снов, моих историй. Моих жизней – чужих и собственных.