меня под руку, и мы шли весенним майским вечером по больничному дворику. Она грустно вздохнула и сказала:

– Когда-то мы вот так гуляли с моим Фредом по Дрездену, два года назад, было так хорошо. Война шла где-то так далеко, и с фронтов шли только приятные новости, и у нас было столько планов на жизнь. А где он сейчас, мой милый Фред, я так боюсь за него. – Я хотел бы, конечно, утешить Лейтхен словами, что все будет хорошо и Фред обязательно вернется, но у меня язык не поворачивался сказать ей про это. Но Лейтхен и не нужны были мои ответы, она просто хотела сейчас говорить под влиянием выпитого сидра.

– Я все время не могу избавиться от ощущения, что я знаю Вас, Йежи. Что мы где-то встречались, ваше лицо такое теплое и знакомое, я все копаюсь и копаюсь у себя в голове и не могу Вас вспомнить. Скажите мне, Йежи, мы встречались с вами раньше?

– Нет, Лейтхен, мы не встречались, я бы точно Вас запомнил и никогда бы не смог забыть, – сказал я правду и не совсем правду. Я встречался с Лейлой, совсем в другой вселенной, можно сказать, совсем в другом мире. Как странно, что она тут помнит обо мне. У меня в голове что-то все время щелкало от попыток понять всю эту многомерную или многомирную ситуацию.

– А я вот помню о Вас, может быть, в прошлой жизни мы с Вами встречались? Вы верите в прошлые жизни?

– Мне очень теперь сложно сказать, во что точно верю, а во что не верю. После всего того, что я видел. Но я бы не хотел сейчас вам рассказывать все это.

– Да, вы правы, уже очень поздно, и вам нужно ложиться спать. Вы и так сегодня нарушили режим, главное, чтобы это теперь не превратилось в правило, а то мне так попадет от доктора. Все, вот я и пришла, вот тут я и живу, – в конце больничного дворика был деревянный двухэтажный домик, в котором, видимо, было что-то вроде квартир или общежития. Сейчас, в серой мгле, я не мог понять какого, он цвета, и в половине окон уже не горел свет. Наступила такая неловкая пауза, когда парень проводил девушку и не знает, что делать дальше. То ли поцеловать ее, то ли уйти молча. Она была замужем и только что рассказывала мне про него, и вопрос с поцелуем сейчас бы выглядел очень глупо. Но что-то держало нас вместе и не давало вот так просто отпустить ее руку. Я стоял и ругал себя за это. Ну какого хрена я вообще пошел ее провожать? Я тут временный гость, не потащу же я ее с собой? Элронд меня точно убьет, если я из этого путешествия тоже вернусь с женщиной. Пусть даже как две капли воды похожей на Лейлу. Он точно меня убьет, и Лейла меня убьет, в общем, что я творю?

Я аккуратно снял руку Лейтхен со своего плеча и, вежливо поклонившись головой, сказал:

– Милая Лейтхен, было очень приятно проводить Вас, до завтра, – видимо, у Лейтхен тоже в голове шла какая-то тяжелая работа, так как после моих слов она облегченно вздохнула и, повернувшись, ушла в дом. Я же со своими грустными мыслями пошел обратно в больницу.

Было очень тихо, полная луна святила ярко, и я хорошо видел дорогу и светящиеся фонари больницы, я глянул вторым зрением в Родное, но не увидел разницы, так как небо и там, и тут было одинаковым. И я просто не видел краев линзы в темном небе, но я точно знал, что она там есть.

Глава 8. Выписка

Утро следующего дня для меня было легким и спокойным, но, видимо, очень непростым и тяжелым для Ганса. Все-таки они вчера хорошо посидели, когда я вернулся в палату, после того как проводил Лейтхен. Они уже были максимально теплыми и допивали последнюю бутылку шнапса. Но, допив его, они, видимо, не разошлись, и сейчас вот, когда Лейтхен принесла очередные уколы, Гансу явно было очень тяжело. Лейтхен, войдя в палату, поморщилась от запаха и сказала:

– Фу. Как тут у вас нехорошо пахнет, обязательно откройте окна и проветрите. На улице дождик, и в палате станет свежо и хорошо.

На улице был не дождик, как мило сказала Лейтхен, а настоящий майский ливень с грозой. Но смрад в палате действительно стоял значительный, и проветрить до прихода доктора было нужно. Я встал и открыл окно, сразу после того как Лейтхен поставила мне укол. В лицо мне пахнуло почти уже летним воздухом, запахом озона и свежего мокрого воздуха. Я вдохнул полной грудью этот замечательный воздух, который был лечебным сам по себе.

Ганс поморщился, лежа на своей кровати, держа обеими руками голову.

– Бог мой, что же оно там так гремит.

– Крепись, Ганс, это утро.

– Какой-то ты подозрительно свежий, Йежи, ты же вроде вчера пил с нами наравне, как так, что ты такой вот бодрый?

– А я не мешал коньяк со шнапсом, да и не оставили вы мне такой возможности.

– А, да, ты ведь ходил провожать Лейтхен, ты мне еще за это ответишь, – сказал он совершенно беззлобно, но с вызовом.

– Лежи уж, Ганс, сегодня погода нас не выпустит на улицу, так что поединок переносим на попозже.

– Ну смотри у меня. Нужно обязательно что-то съесть, хоть эту английскую бурду, иначе будет плохо.

– Ну, скоро Роза принесет завтрак, и покушаем.

Дни в больнице шли достаточно скучно и однообразно. Сегодняшний день не был исключением, пришел доктор, осмотрел нас. В очередной раз удивился моему быстрому выздоровлению. Потом обед, потом небольшая прогулка под дождем. Потом сон, ужин, укол. И опять сон. И следующий день повторился с точностью до запятой и эмоций врача. Который только добавил, что долго мы уже не будем занимать эту палату, так как идет эшелон с фронта, и в течение трех дней нас должны выписать.

На следующий день мы все-таки сошлись на черенках с Гансом. В общем-то, мое умение сражаться на копьях мне сильно помогло, но особенность сражения на черенках было в том, что так или иначе атака заканчивалась синяком или у одного из противников, но чаще всего у обоих. В этом виде сражения не было задачи убить противника и даже покалечить его, задача была провести атаку и нанести краем черенка удар, ощутимый, но не травмирующий. Я в