этом виде поединка оказался совершенно не подготовлен, и моя грудь и плечи покрылись парой десятков круглых синяков. Конечно, я не остался в долгу и отплатил Гансу тем же, но все-таки это был действительно дружеский поединок, где противники не планировали вредить друг другу. И Геррард засчитал победу Гансу со счетом 21 к 18, мы, пожав друг другу руки, собирались уже разойтись. Как вдруг мы увидели Лейтхен, которая бежала бегом из госпиталя в сторону своего дома с криком, точней, плачем.

Мы с недоумением переглянулись и пошли в сторону госпиталя разбираться, что произошло. Навстречу нам вышел Доктор, который сверкнул на нас стеклами своих базиков и грозно спросил:

– Что вы там делали господа?

Мы шли разгоряченные поединком, в руках у нас были те самые черенки, которыми мы только что сражались. В общем, вид у нас был совсем не больничный, да и оголенные торсы, синяки на которых хоть еще и не образовались, но вполне себе были заметны, тоже красочно рассказывали, чем мы были заняты.

– Да мы это, гер доктор, просто разминались. Сил уже нет лежать.

– Ну, раз нет сил, значит, завтра и пойдете на выписку.

– Что случилось с Лейтхен?

– Да что-что, похоронка пришла на Фреда, мужа ее. Вот что случилось, война, господа офицеры. А вы тут палками деретесь.

Мрачная тень разом накрыла, как мне показалось, всю больницу. Я прямо физически почувствовал острую боль, которую сейчас чувствует Лейтхен. И все улыбки, и веселое настроение прошли махом. Мы вернулись с Гансом в палату.

– Как же ее жалко, Йежи, она так старалась, так работала, свято верила, что он там будет жить, пока она тут приносит себя в жертву. А оно вот оно как.

– Да уж, хочешь насмешить бога – расскажи ему о своих планах, – ответил я задумчиво.

Из грустных мыслей меня вывел посыльный, который принес мне новую форму, документы и офицерский паек. Форма была идеально выглажена и очень аккуратно сложена в бумажный пакет. Паек состоял из 5 банок различных консервов, буханки хлеба и даже небольшой бутылочки шнапса. Гансу тоже принесли паек. И, наверное, если бы не новость о Лейтхен, он бы уже организовал новый пир. Но сейчас он просто убрал все в тумбочку и лег на кровать. Так поступил и я. В обед уколы делала другая сестра, имя которой я не знал. А через какое-то время пришла Роза и принесла обед.

В обед я открыл одну из консервов из моего пайка и поделился с Гансом, он с благодарностью принял, и мы добавили к обеду бутерброды с тушеным мясом.

Потом пришел доктор и сказал, что завтра мы должны покинуть госпиталь вместе с тремя солдатами и отправиться к оберштурмбаннфюреру для получения предписания по прохождению дальнейшей службы. Остальные солдаты будут выписаны в течение одной-двух недель, прибудут в часть позже.

Уже ночью, после ужина ко мне пришла Лейтхен. Я проснулся от того, что кто-то трясет меня за плечо. Открыв глаза, я увидел ее. У нее были страшные глаза, окруженные синяками, волосы разметались по всему лицу. Лицо, видимо, было соленым и липким от слез, так как локоны ее белокурых волос прилипли к щекам.

– Что тебе, Лейтхен? – шепотом сказал я.

– Йежи, у тебя есть выпить?

– Да, – сказал я, вспомнив о бутылочке шнапса, которую выдали мне вместе с пайком.

– Угости меня, пожалуйста, мне так плохо.

Я достал бутылку из тумбочки, взял шоколадку и стакан и вышел из палаты вместе с Лейтхен.

Она, всхлипывая, сказала:

– Я не знаю, куда мне идти, почему-то решила прийти к тебе. Ты можешь составить мне компанию? Побыть со мной этой ночью? Иначе я боюсь, что сделаю с собой что-то нехорошее.

– Конечно, без вопросов, – ответил я, и мы пошли с ней во двор госпиталя.

– Ты представляешь, Йежи, я дала себе обет, я работала без отдыха, а он все равно погиб, мой бедный Фред. Моя душа. Что мне делать теперь, Йежи?

– Я не знаю, Лейтхен, не знаю. Это война, гибнут люди, и с этим ничего не сделаешь.

Мы прошли до лавочки, была уже совсем по-летнему теплая ночь, которая, могла стать очень романтичной и интересной. Но обстоятельства места и времени, в котором сейчас все это происходило, были обратными романтическому настроению.

– Налей мне выпить, Йежи, – попросила Лейтхен, я открыл бутылку, поставил кружки и плеснул на полтора пальца шнапсу, открыв шоколадку. Лейтхен взяла кружку и молча залпом опустошила ее. С непривычки у нее сперло дыхание и на глазах выступили слезы. Она закрыла рот рукой, пытаясь удержать выпитый шнапс внутри и не дать ему выплеснуться наружу. Я отломил кубик шоколадки и дал Лейтхен.

– На, заешь.

Лейтхен взяла в рот шоколадку, и через какое-то время, видимо, ей стало легче. Я не торопился пить свой шнапс, так как мне не нравился этот алкогольный напиток по вкусу, а другого смысла употребления алкоголя в моем случае не было. Но я держал в руке, свою кружку в готовности выпить при необходимости. Лейтхен отдышалась и уткнулась в мое плечо, всхлипывая:

– Ты понимаешь, Йежи, мы ведь с Фредом с самого детства были вместе. Мы росли на одной улице, ходили в одну школу, сидели за одной партой. Наши родители дружили, и когда он сделал мне предложение, у меня и в мыслях не было сказать «нет». Мы любили друг друга, может быть, не как парень и девушка, может быть, как друзья, но как настоящие друзья. Мы знали друг о друге, все, ну, или почти все, что могут знать юноша о девушке, а девушка о юноше в этом возрасте. У нас было столько планов. Родители подарили нам на свадьбу квартиру. Фред мечтал купить машину и уже копил. Мы собирались родить ребеночка. И тут эта война, и он вдруг решил, что ему нужно на фронт. Что долг его – встать на защиту Рейха и все такое. Ну вот какой долг? Кому он был должен, чтобы потерять свою жизнь? А я вот тоже решила, что должна, что должна лечить раненых солдат, пока мой Фред сражается на передовой. И что теперь? Его нет. Кому я теперь что-то должна? Кому стало лучше от его смерти?

– Да, Лейтхен, это очень непростой и тяжелый вопрос… – но мои ответы были не нужны Лейтхен, она закрыла мой рот своей ладошкой, не желая меняя слушать. И продолжила свое бормотание, рассказ:

– А у нас такая квартира в Дрездене, вид на соборную площадь, в старом доме. Это ведь