Просто не было причин осваивать что-то кроме мидасана и еще пары диалектов, что используются во всех королевствах. При всей его резкости, мне хватало и собственного языка. Если честно, я могла бы и вовсе не говорить на мидасане. Многие сирены его не учат, пусть даже он широко распространен в человеческом мире. Наши песни крадут сердца, на каком бы языке ни звучали.

И все же теперь я рада своим знаниям. Не будь их, принц бы убил меня, едва я открыла рот. Человек, который может говорить лишь на псариине, не лучшая маскировка.

— Капитан говорит на пятнадцати языках, — восхищенно тянет Мадрид.

— Не забудь потом вытереть слюни с плеча. — Кай указывает на ее руку. — Вот здесь.

Мадрид отталкивает его ладонь:

— Я о том, что это впечатляет. Я вот знаю всего два.

— Ну да. Я так и подумал.

— Зачем кому-то нужны пятнадцать языков, когда весь мир говорит на мидасане? — спрашиваю я.

— Только при кэпе этого не повторяй, — предупреждает Мадрид. — Он за «сохранение культуры». — На последней фразе она закатывает глаза, будто сама только и мечтает понаблюдать, как ее собственная культура исчезнет в пламени. — Он учился в Глоссе[19], но в конце концов понял, что никто не в силах овладеть всеми языками, кроме глосской же королевской семьи.

— Лире не нужна предыстория жизни капитана, — одергивает ее Кай. — Пусть лучше наденет что-нибудь, что не воняет оружейной смазкой.

— Точно. — Мадрид щелкает пальцами: — Как насчет чего-нибудь посмелее?

— Посмелее?

Я колеблюсь, и сквозь воинственные черты Мадрид проступает улыбка.

— Не паникуй. Я лишь предлагаю что-нибудь менее девчачье и более пиратское.

Я медленно киваю. Мне все равно, во что она меня обрядит, только бы согреть хрупкие кости, ибо сейчас холод сдавливает их с силой сотни сирен.

Я осмеливаюсь еще раз взглянуть на Элиана. Шляпа по-прежнему защищает его глаза от полуденного солнца, но я чувствую, что принц смотрит. Наблюдает. Ждет, когда я оступлюсь и открою свои истинные намерения или, может, когда чем-то заслужу его доверие. Пусть смотрит. Если у Мадрид получится, то при следующей встрече я буду таким же пиратом, как и он.

Я не сознаю собственного волнения, пока Лира не появляется под баком в полном пиратском облачении, разве что деревянной ноги не хватает.

Матросы обсуждают каждый свое, их тихие голоса сливаются в нестройный гул, а Кай оживленно вещает Торику о старых долгах, с которыми трудно расплатиться. Но стоит Лире выйти, и воцаряется тишина.

Волосы ее перекинуты на одну сторону и скручены в толстый жгут с вплетенным в него шнурком. В ушах болтаются крупные золотые кольца, оттягивая мочки. Даже со шканцев я вижу на застежках засохшую кровь. На Лире темно-бирюзовые штаны и вычурный жакет в тон с косым рядом овальных пуговиц. На плечах раскачиваются золотые кисточки, запястья прикрывают манжеты белой рубахи, а на локтях красуются заплатки, наспех пришитые черными нитками.

Лира упирает руку в бедро, притворяясь, будто ни капли не смущена, но я впервые с момента встречи вижу на ее лице столь искренние эмоции. Может, она и выглядит как пират, но, чтобы сойти за такового, должна еще многому научиться.

— Да вы издеваетесь, — ворчит Кай. — Я просил Мадрид отвести ее помыться, а не наряжать как принцессу пиратов.

— Так мило, что ты считаешь ее похожей на принцессу, — ухмыляюсь я. — Обязательно ей передам.

— Я серьезно, — говорит он, будто я сам этого не понял. — Сначала она пролезает на борт, а теперь еще и пытается выглядеть как одна из нас? Словно ждет, когда мы забудем, что она чужачка, и подставим спины для удара.

— Она лишь надела рубашку да пару новых сапог, а ты уже целый заговор расписал.

— Не будь наивным! Сам знаешь, чужакам доверять нельзя.

Я натянуто улыбаюсь, стиснув зубы. Одно дело напоминать мне об осторожности, и совсем другое — отчитывать меня на палубе моего же корабля, точно дитя неразумное. «Наивный». Слишком знакомое слово, чтобы я остался равнодушным.

— Говоришь как мой отец. Если я захочу услышать нравоучения, то непременно обращусь к тебе.

— Я лишь советую.

— Нет, ты пытаешься внушить мне сомнения, и это быстро надоедает. — Я вздыхаю, чувствуя зарождающуюся усталость — ту, что обычно сопровождает меня в высадках на Мидасе. — Я не зеленый юнец, впервые вышедший в море. Я капитан этого корабля и был бы признателен, перестань ты возиться со мной, как с неопытным маленьким принцем, которому нужны советы.

Плечи Кая напрягаются, на лице появляется бесстрастная маска, но я слишком расстроен, чтобы переживать об этом. На собственном корабле я не должен быть мидасским наследником с легионом телохранителей и советников. Я должен быть чертовым пиратом.

В такие моменты я всегда думаю о договоре Кая с моим отцом: тот предложил ему остаться рядом со мной в качестве опекуна, а не друга, дабы защищать меня от мира, который я жаждал исследовать. И пусть Кай отрицает, что он здесь именно поэтому, его сомнения в моих решениях и вопросы к моим действиям неизбежно навевают мысли об отце и его придворных. Я сразу вспоминаю, что как сын дипломата Кай привык манипулировать знатными особами. И я лишь очередной принц, решивший вдоволь нагуляться, прежде чем стать королем.

Я спускаюсь на главную палубу. На бедре Лиры, прямо над подворотом высоких сапог, висит пистолетная кобура. А на красном тканевом поясе, что стягивает ее талию, есть золотой обшлаг, как раз подходящий для меча. К счастью, оружия Мадрид ей не вручила.

— Ты почти сливаешься с толпой, — говорю я.

Лира морщится:

— Это не комплимент.

Я снимаю шляпу и иду к своей сабле, оставленной у лестницы. Цвет ее переливается от насыщенного золотого до пепельно-черного, рукоять обвивает вычурная гарда с картой Мидаса, вытравленной на металле, а сам клинок слегка изгибается на конце, дабы разить насмерть.

Указав на Мадрид острием, я прошу:

— Одолжи Лире что-нибудь.

Я обращаюсь именно к ней, так как она привязана лишь к своему стрелковому оружию. И потому что любой другой член экипажа наверняка бы замешкался. Не стоит даже пытаться разлучить пирата с его мечом.

— Элиан, — предостерегает меня Кай.

Мол, не глупи, одумайся, особенно если всего лишь хочешь отстоять свою правоту.

— Мадрид. — Я указываю на ее абордажную саблю.

Мадрид отдает ее без сомнений, нарочно не глядя в сторону Кая. Ей, как и остальным на борту, не терпится узнать, что же будет дальше. На нас устремлены десятки пар глаз, гомон голосов сменяется тишиной, когда каждый замолкает, чтобы ничего не упустить.